Я твержу по губам: этот камень сух.
Если голос картав, то свободен стук
от изъянов и червоточин.
Он очищен от звуков прочих.

Стойкий стук выдирает из дрёмы замок.
И хозяйка его появленья залог
ощущает в подбрюшной теплыни,
что восходит, как дым, к пуповине.

Я не циник вроде, но слышь, эгешь:
стук острее, чем крюк, пробивает брешь
между телом моим и между…
Впрочем, крюк жалит плоть меньше.

Но осмелюсь всё же, лёжа во тьме,
как в сугробе, в губы вложить тебе
это зёрнышко голого звука,
в полотняное поле аукнуть

и следить, как несётся, вбирая гул,
мой обломок речи, куда сиганул
и когда возвратится — только
превратившись в дышащий отклик.