«Каждой вещи есть свой предел, свой упадок.
Таков порядок вещей, а вернее — вещей беспорядок.
Вещь появляется без души, с телом свободным.
Тело не предаёт так жестоко,
как душа способна.
Вещь прозрачна.
Человек непрозрачен, ибо в нём мельтешит душа.
Вещь же — сплошная глыба, глыба стекла, если можно сравнить.
А если сравнивать неуместно, то вот что:
вещь не треснет,
нет у неё ни шва, ни изъяна, ни поры.
Не просочится внутрь душа, так как нет напора
(это читай в учебнике и наблюдай в ванной)
там, где субстанции плотностью обладают равной.
Так почему, физику лихо кладя на лопатки, я говорю:
«Ведь ты же знаешь, что всё в порядке, спи-засыпай, я мигом», —
и выбегаю спешно,
чтобы успеть до двери из подъезда стать вещью?
Вещи молчат и тихо лежат сквозь время.
В толщу земли глядят
и тощими чувствами всеми уничтожают, сводят на нет «мж в квадрате».
Выбеги, вылети, только не спи на кровати,
той, где не отделить от твоего манекена
мой манекен.
Так что лучше считай изменой моё опоздавшее…» —
он зачеркнул два слова и перестал писать.
На часах было полшестого.
А во вдоре, на асфальте было — озноб, мурашки.
А за столом в квартире — тело в ночной рубашке.
А на кровати — тело пустое, в дрёме.

И из людей никого, никого — в доме.