Зря ты, Димон, уничтожил мой алый цветок:
я тут дворцами бросался, как ветреный джинн…
Видно, дошло, что маршруточный бизнес жесток
и коммунизмом во дворике пахнет от шин.

Так выручали троллейбусы – стали мешать:
даже не тучной грядой, а людьми, что, бубня
чаще без повода, изображают мышат…
Сколь тут ни мудрствуй, – тебе захотелось огня.

Видишь, Димон, я медсправку твою не погрыз:
просто квартиру, как верный Полкан, постерёг.
Был твой дружок без фонтана алеющих брызг,
переходящих в рубины ольховых серёг.

Мне ещё кажется, будто нелепый фальстарт
судьи зарубят как шутку нетрезвых ворон –
и зарисует художник по центру холста
горную даль, поворот, красно-белый шеврон…

К этому времени я б налетал до хрена
месяцев и пятилеток сквозь серый велюр.
Проклятым зверем пришлось бы катать братана;
ранили – и конкурента не остановлю.

Песни о смерти доносятся с чёрной реки.
Голос восточного ветра заладил своё:
вырежь в машине педали, оставь черенки,
ряской залей – пусть гнездо анаконда совьёт.

Сыщик не знал бы, куда я твой паспорт девал,
да и огня получил бы ты сорок бадей.
Мщу я не за отработанный материал:
шар запорол прямо в небе мне встречный мандей.

То, что я лягу костьми за оставшийся газ,
ты заруби на носу и сомненья развей.
Вечный ревун – это несостоявшийся ас;
он же – добрейший в галактике раненый зверь.