Засидеться за игрою в классики до тридцати, и хочу прикоснуться к змею (один поднимается, говорит цитатою со «Свободы», вспоминает Марину, горящую синим Русь), барышни-совслужащие мажут виски кельнской водой, а подумать, что я умею, я ничего не умею и совсем ничему не учусь. У дверей предлагают мёд со специальной пасеки по акционным ценам и путеводитель по Риму, керамические кружки со шкалою Цельсия и алым ртутным столбом, и всё, что ты видишь здесь, подобно сухому дыму, и даже тени от дыма, в которой твой милый дом. Непростые отношения с реальностью, судебные дела в шестнадцать часов и критическая масса покоя, ты же мне больше не снишься даже и чем тебя зацепить, барышни-совслужащие мечтают купить чулки made in Paris, в котлетах соя, белая выпь выходит на берег, чтобы предметно выть (чего ни напишешь ради красного вымпела на ковре узорчатом исфаганском, ты же мне больше не снишься даже, зачем мне теперь страна, из которой нет выхода, спрятать за Первым Волокаламским медальон с черным локоном, я безуспешно пьяна), нет, ты для себя дождешься какой-нибудь новой правды, труда и литературы, какой-нибудь безусловной живости и способности строить мосты, игнорировать мелочи, не расходовать буквицы на амуры – вот и милые правила жизни, которые так просты, а я ничему не учусь, ничего не умею, изыматься ускоренными темпами из оборота частиц намного проще, приносишь зайчонка змею, и новый сборник стихов, может Женю Риц. Другой встает, говорит, что нужно учить сонеты для отдохновения всех скорбящих в обеденный перерыв, ты же мне даже не снишься больше, как солнце другой планеты, ем шоколадное, форточку приоткрыв.