Отражение подурнело,
а они, как одна: «ребёнок»...
За две трети щенячьей жизни
ни ветрил тебе, ни руля.
Смотрит призрачная Венера
на убогость печных заслонок
да признаниям в фетишизме
внемлет, гопников веселя.

Сохранились пиджак да кеды –
ты сказал бы, по Харатьяну.
«Где нутро?» – окликает шкура
неприклеившуюся кость.
«Там, в парашке из-под обеда!» –
битый год отвечает спьяну
мастер уличного аллюра,
соблюдающий ритм, как пост.

Мостовую не освежили
шины вверенных мне пикапов.
Напыление меди сдули
с буйно рвавшихся ввысь кудрей.
Во дворы и мечты чужие
юный дождик ночной покапал,
и – «присаживайтесь, дедуля!» –
слышу сзади, не став мудрей.

Неужели прошли бесследно
полчаса или даже меньше,
в кои вписывались и климат,
и пацанства кошачий вой?
Тётки знают – хотеть не вредно,
если нравственный рак примешан
к паранойе и гатит клином
между Чехией и Литвой.

Просыпаюсь то в три, то в десять –
от бровей и до паха тяжесть
остановку в холодной тундре
объявляет цепочке снов.
А поскольку мирок наш тесен,
пуля свистнет и не промажет...
Отпевальщик – тот пусть халтурит:
роз вручу ему целый сноп!