Автор театральных романов всегда пропускал прогоны, приходил к театру в одиннадцать, прятал Устинову за отворотом, и не то чтобы я ищу человека, который всегда вне зоны, и не то что мне хочется ставить «равно», всё дыханье сбивая счетом – раз, два, три, зайчик подстрелен прямо на сцене, пейте клюквенный морс, носите теплые варежки ради иммунитета, так он строил город из кубиков и незаметно рос, уши и ворс – что останется от поэта, если он был поэтом, конечно, но это еще вопрос, и даже автор романов о смерти в театре не даст ответа, так он строил домик из кубиков и незаметно рос, дальше по тексту должно быть другое лето. Автор театральных романов любит заячий мех, синтетический, как слеза актрисы, достаточно утепленный, своей десницей карающей перечеркнул здесь всех и ушел в театр, довольный и утомленный. Потом открывает Устинову: «Диктор чужих новостей читает текст, не утвержденный редактором, плещется яд в мартини, в глазах детей открывается ад из трехсот частей, она размышляет: «Мне тридцать пять, пора подумать о сыне». Думай, кому это выгодно, думай, думай опять, мартини, но только очищенный, выпей для подтасовки, зайчик подстреленный выйдет – четыре, пять, сделай поклон, сюжеты тонки и ловки. Думаешь – горе здесь бывает лишь от ума, и то при особом стечении после девятой рюмки. Но ты ведь прописана в тексте – дальше иди сама, тащи свое тело бренное, агнца, замки и сумки. Он закрывает Устинову, пишет: «Сегодня среда, а я как пастух своих коров на набережной туманов, слово не выбросишь из словаря – еще бы не навсегда, так и смешу себя раскадровкой планов».