Близнецы Серафина и Бруно играют Шуберта, в окнах звенят пролетки, кто-то выносит лилии, и в обжитой посуде осы строят острог, с нелепой мечтой о чуде лучше вам распроститься до финального такта, в зале сидят кокотки, клерки, приказчики. "Лучше нам быть неузнанными толпой" - подумает Серафина, - "Они ищут в сетях мертвецов, ставят плюсики, как нам нужна ваша кровь - осадки составят два сантиметра. Они захламляют друг другу ящики изображеньем сплина, но однажды мы соберемся все вместе послушать музыку – это уже belle-letra”. А было бы нам не шестнадцать лет - остались бы в Страсбурге есть пироги – человеческий мозг устроен сомнительным образом, некуда обернуться. Святой Иона, возьми свою тезку со страсбургских скотобоен, только Шопен доказал от противного - снег неспособен гнуться". Бруно шепчет сестре: «Когда закончится музыка, все соберут пожитки и посчитают на практике, сколько минут отсюда брести до вокзала, овации малой плотности, аплодисменты жидки, наверное это слава - ее не бывает мало". Устилай нам путь конфетами, окороками, медом, видишь - корабль на пристани с алыми парусами, становится парус тоньше,  садится он с каждым годом, но мы не увидим этого – здесь угасаем сами». А лучше бы жить искусственно и в синема тапёром, всё-таки это семечки, зла и добра примета, всё-таки это титры, о деле смешном и спором пишут с умом другие, и счеты с концами света снова не сходятся. У Серафины и Бруно закончился дух – по программе сейчас Тургенев, вот и Полина опять не сидит в партере, вот золотая тесьма обвивает горло и кровь застывает в пене в полусухом игристом – воздашь ли себе по вере.