Меня зовут Вера, я верю в Блока с двенадцати до четырех утра, даже сила тока и напряжение в этой сети устремляется в никуда. Мой рост сто семьдесят три сантиметра, я сижу в «Шоколаднице» с Мартой Кетро, пью чай и в себе открываю недра, тонально блестит руда. Пишу тебе с Мартиного лэптопа: «Не думай, что это почти Европа, могла бы стать я кустом жасмина (перечеркнуть «укропа») в театре Но. Себя краду я здесь то и дело, мигает лампочка – всё сгорело, в каком кругу, где бело и бело, застрял давно. Читаю письма – следы санскрита, скучаю в пригоршне общепита, не от любви, но всё крепко сбито, уйди в себя, потом, вернувшись, открой мне двери – я засыпаю с кровавой Мэри, мигает лампочка – мы сгорели, себя любя.

Вере Павловне снится десятый сон – с двенадцати до четырех утра в «Шоколаднице» с Мартой Кетро, вдруг заходит она – Незнакомка с посохом из ливанского кедра (нет, посох ей не идет), сидит за соседним столиком, перья павлина колышутся – сила ветра в этом районе слишком значительна, пламя стирает лёд. Вера Павловна пишет с Мартиного лэптопа, и завтра под вальсы Шнитке черкну пару слов ей – держаться на нитке, страницы листать и летать. А вот примечание о Незнакомке, здесь мелким шрифтом на самой кромке, но звуки трения слишком громки, молчание – благодать.

А я та самая Незнакомка, редактор текста, пишите громко («дышите громко» сказать хотела apres moi). Они сидят здесь – табак и дьявол, и кто здесь правил, без этих правил не быть им рядом, но я купила на них права. Я сижу здесь с ливанским кедром, Вера блуждает по темным недрам, а тот, кого назвать невозможно, пишет и спит. А завтра кто-то из них проснется, и к новому миру прикоснется, себя потеряет, потом найдется, the morn will come and the meat.