Тот век серебряный, отзывчивый и звучный,
как Блок пленительный, как Ленский неживучий,
прозрачный город, грешный храм на звонкой нити –
я не могу себе представить, хоть распните.
Я не могу себе поверить, хоть воспойте,
в то серебро – не в ювелирном и не в спорте –
сегодня в сумерках, где люди людям волки.
В Совке, вернее, в неприкаянном осколке
Совка с названьем Незалежна Україна –
где не живут уже ни Анна, ни Марина,
и только мартовский надлом корявой стужи
лежит чернёным серебром на шёлке лужи.
Я верю в звёзды и асфальт, в моря, в селенья,
в святую ложь, в научный факт, в приспособленья
для безопасности любви, в их бесполезность,
в кипенье стронция в крови, в свой страх и леность,
в часы, в компьютерную сеть, в завалы хлама,
в обмен жилья и просто в смерть, в плоды рекламы,
и что под действием лептонного распада
душа едва ли добирается до ада...
Что упомянутое – всё – не так уж плохо.
Что можно в самую вульгарную эпоху
чернеть свободной переменной в предикате –
и потому сидишь нечёсана, в халате,
и карандаш острей заточишь, и не плачешь.
А всё равно – хотеть не хочешь, а заплатишь
за это сходство невпопад, родство без толку,
с горбинкой нос, надменный взгляд, прямую чёлку!
Трезвей бокалов на столе, прочней венчанья
о сероглазом короле мое молчанье.
Но рвётся в адово кольцо сквозь лист бумаги
чрезмерно узкое лицо, подобно шпаге.