Парфеноны небес разрушаются: прахом на прах –
Снег покрывает руины, доступные взору.
Только грачиные росчерки об эту пору
Делают высь обитаемой, шпилям на страх.

Это уже не гравюра, а гобелен,
Выцветший и прохудившийся; мелкая штопка
Туч придаёт пейзажу пусть робкий,
Но и пристойный вид: не столь очевиден тлен.

Люди на остановке – что свалка тюков.
Лишь дети и псы радуются снегопаду,
В котором сплелись номерами дома, как спорады…
Вот таков-то вид и пейзаж таков.

Где-нибудь там, где сейчас, возможно, тепло,
Местное наглое дерево дразнит цветеньем
Туриста из хмурого Осло, до опупенья
Радого, что за полцены повезло

В сириях, ливиях и палестинах этих
Стратить то, что клык азийский неймёт…
Здесь же – цельсий в букет превратил водомёт,
И замерзает стикс в городском клозете.

То-то время начать с нуля, и начать
Перечитывать Л. Толстого с тридцатого тома,
Понять – по отсутствию отклика – что не все дома,
Иль на флаконе с водкой поставить печать.

На зовы мышцы упругой не обращать
Внимания, и отменить пикантные сны
С переводными картинками, чьи ясны
Подоплёки, созрев, как плод, на манер прыща.

Ранним утром за рамой темно, но бело
От первого робкого снега; и батарея,
Выучив букву «у», эту жизнь согреет,
Чтобы там ни накапало, ни намело.