*** Загород в феврале, как шведский стол к разбору Шапок: там или сям недопито и недоедено, А вот и не притронулись – болотце на фоне бора, Как чернослив во взбитых сливках; и дача дядина, Что никаких не был правил, а просто помер, Благодаря забывшей себя медицине, В своём Подмосковье теперь – порядковый номер, Покоящийся в промёрзлом своём меридиане. Южные зимы у взморья – всегда постирушка и баня Одновременно; и соль морская похожа на щёлочь, И он уедает берег, как кариес дёсны; бонны, Волоча за собой тюки детей, щупают мелочь Указательным в перчатке, ширя карманы, Шаря в поисках сесть и выкурить люльку; На горизонте траулер бездыханный, С обмороженным флагом цвета личика ляли, Что снуёт колченого округ сугроба, Похожа на сдувшийся крест или на веник С двумя рукоятками; всё это, братцы, февраль до гроба, До помраченья дали в глазах, до ванек-не-встанек. Чую, по ветру судя, - не за горами Вафельный март, на жидовскую тяжбу похожий – Чтобы не вам и не нам, но нам чтоб в раме, А вам – чтоб выронить деньги на площади в лужу. Возможно, лет через двадцать, когда и климат Быть таковым перестанет, плодя лунатиков И слизняков, я вспомню, если вообще что-либо Смогу, - эту пору, тебя, и себя – на пике таланта. |