Громовое небосочетание
рвало амплитуды звукограмм:
только звезды да еще отчаянье –
это всё, что оставалось нам,
с Солнцем навсегда рассогласованным  
в миг, когда студеным ручейком
звук стекал по коже, в пот спрессованный,
и слова давило языком,
но, слога их через бездну выстроив,
лично я был совместить готов
молний памяти стакатто быстрое
и крещендо неземных миров.
Потому из облаков укрытия,
весь тугой, как сердца миокард,
тёк не мимо я, а сквозь события,
выжигая мрак небесных карт,
и лишь мысль по биополю бегала,
путая «далёко», «там» и «здесь»:
может, я – последняя молекула,
космос переполнившая весь,
квант, сорвавший полюса и грузики,
и сейчас из глубины земной
вытекает атмосфера музыкой
и еще чуть-чуть, быть может, мной.
Мчится не фотонами – циклонами,
втиснув ноты в двигателей рёв,
и рождается над космодромами
музыка отчаянных миров.