Две встречи
Записки автора радиопередачи “Поющие поэты”
(Радио «Новая жизнь». Чикаго)

        О мастере удивительных мистификаций, розыгрышей и экспромтов Юрии Визборе, жертвы таковых рассказывают немало увлекательных историй. Но эта было со мной, и мои друзья, Володя Ланцберг (Туапсе) и Серёжа Свербилов, ныне живущий в Филадельфии, тому подлиные свидетели, и более того, участники действа, Вам охотно подтвердят, что нижеизложенное правда, правда, и только правда, господа сомневающиеся.  
        В одной из моих первых статей из цикла “Записки автора радиопередач “Поющие поэты”, я уже упоминал о самом большом фестивале авторской песни страны, “Памяти Валерия Грушина”. Приглашения принять участие в нём, я  получал где-то начиная с 1969 года. Поехал же  только в 1975 году. Там и познакомился с Юрием Визбором, живой легендой, членом жюри фестиваля, его душой и прекрасным футбольным нападающим в сборной команде фестиваля. Странным образом произошло это знакомство. Недавно у нас в Чикаго был творческий вечер Володи Ланцберга и я на этом вечере поведал притчу о том.
       Ехал я на этот Восьмой Всесоюзный  и поезд в Куйбышев (читай Самару) безбожно опаздывал. На перроне ждали специальные команды сопроводителей, потом одинокие доброхоты, однако к моменту  моего прибытия, встречающих и вовсе не осталось. Всезнающие таксисты подсказали мне , как добраться до Мастрюковских озёр (старица Волги), и я, 39-летний “романтик”, казня себя за нездоровое любопытство, с огромным рюкзаком, прижимая к себе гитару, цепляющуюся за кусты и стволы деревьев, продирался напрямую через лес на звук уже бушующего во всю фестиваля. Я шёл и сомневался, втайне считая себя уже сложившимся автором песен, коему конкурсы только во вред. Бывал я и членом жюри, и даже  порой его председателем в конкурсх разного калибра, а в прошедшем 1974 году стал победителем региональногоконкурса авторов песен , устроенного Тираспольским Советом по туризму. Там я познакомился с Володей Ланцбергом. Он то меня и «совратил», утверждая: «В Самару (так и сказал) надо ехать непременно!» Шёл я, естественно, ни о каком прослушивании не помышляя. Да и на участие в фестивале уже  не рассчитывая. Но когда с высоты гиганского косогора усыпаного семнадцати- тысячным человечеством жаждущим песен,  мне открылась водная простыня с возлежащей на ней многометровой гитарой…«Нетушки!- подумал я, - Уж коли припёр  я сюда свой рюкзак и гитару,  дано вам, ребята, услышать и меня ». Спускаюсь к столику жюри. Председательствует Александр Городницкий, а текстами «заведует»  Визбор.  В паузе между песнями  робко стучусь в его спину: «Здравствуйте. Я Григорий Дикштейн… Приехал…» Он не дав мне закончить фразу, таким знакомым по записям говорком, басит через плечо: «Так… Прямо сейчас и пойдёшь. Тут за тебя Ланцберг твои песни мне спел. Петь будешь вот эту (тыкает пальцем в текст песни «Жить!») и ещё чего-нибудь на свой вкус. Но эту обязательно . Длиновата правда… Ну, давай!» Как он усёк в Володином исполнении то, что я вкладываю в эту мою песню, один Бог знает.  Что Володя картавит извесно всем поклонникам жанра. Однако, то что совершенно не является недостатком для автора, может помешать исполнителю. Это, как бы вам сказать, не обижая любимого мною Володю, так же,  как Рабинович, демонстрирующий по телефону, исполнительскую манеру Карузо. (Здесь в скобках вы вполне резонно можете поворчать:Тоже мне Карузо нашёлся! И будете правы). Тем не менее, восхищаясь Володиным поступком ( что я не устаю делать уже более двух десятков лет),  пробираюсь к гитарному грифу на «пятачок» ожидающих выхода к микрофону. Многих я знаю. Вон сидит Дима Дихтер из Москвы и весь его ансамбль «Жаворонки», Саша Суханов, тоже москвич, Гена Васильев из Челябинска и ещё и ещё… Тихо переговариваются в ожидании своего выхода.  «Прямо сейчас»,  фраза сказанная Визбором, как я понимаю, чисто условная. Время идёт. На фестиваль свалилась чернющая волжская ночь. Сцена выхвачена из тьмы прожекторами. Поют разное. Но невероятно много заунывных «костровых» песен. «Гора», так называют массу слушателей сидящих на косогоре, начала менять позы. Сначала сидели на обычных «трёх точках», затем стали облокачиваться на локоток и вскоре вовсе легли на спальнички. Всё же ночь на дворе. Я наблюдая эту картину с «пятачка» начинал догадываться,  почему выбор Визбора пал на песню «Жить»(она же «Опримистическая»). И вот моя очередь. Пробегаю по грифу гиганской гитары к микрофону и во всю силу, тогда ещё не старого организма, вонзаю в тишину ночи:

Ценю этот воздух, листву и кору,
И грубый асфальт, и жука на ладони,
Люблю эти мятые лица в вагоне,
Весёлую давку люблю по утру…
Толкаюсь, живу, об костры обжигаясь,
Дышу, задыхаясь в дыму сигарет,
И крики люблю петухов на заре,
И в хлебную корку зубами вонзаюсь!
Живу каждой клеткой и кредо моё,
Любое движенье: полёт, восхожденье…
Кончина приходит без предупрежденья ,
Но жизнь - это жизнь, а не куцый паёк!

«Гора» проснулась. Какое-то беззвучное шевеление… Спасибо, Юра! Похоже, ты “вычислил”, что им нужно. Меня «несло», захлёстывали эмоции, динамики ревели и где-то  им вторило эхо над Волгой:

Она полновесна, не жалкий обмылок,
Живу и надеюсь, дышу глубоко,
И снова люблю широко и легко,
Как будто мне душу дождями омыло!
И всё, как рукой, если песня рекой,
С ней легче увидеть чужую обиду,
А злиться умею я больше для виду,
Я жгуче люблю и любить мне легко
Людей, облака, уходящее лето,
И скрежет  трамвая, и эхо лавин…
Чуть больше я женщин люблю, чем мужчин,
Но это понятно, и дело не в этом.

А на «горе» уже происходило что-то  необычное. Она взьерошилась фигурами поменявшими позы. Похоже, что лежащих не осталось. Выступая впервые на такого ранга фестивале  я  не мог знать его законов и обычаев. Вот почему вид вспыхнувшей  огоньками  «горы»  едва не сбил меня с ритма. Это зажглись фонарики, спички, маленькие бумажные факела. «Гора»  реагировала. Я слышал её дыхание. Мы заряжали друг друга и петь было  необычайно легко…

А время лихое закрутит - держись!
И болью сожмёт, будто тесной одеждой,
Но, брошен пращою Любви и Надежды,
Я камнем врываюсь в лохматую жизнь!
И снова люблю, об костры обжигаясь,
Смеюсь, задыхаюсь в дыму сигарет,
И крики люблю петухов на заре,
И в хлебную корку зубами вонзаюсь.
Живу каждой клеткой и кредо моё
Любое движенье, полёт восхожденье…
Кончина приходит без предупрежденья,
Но жизнь - это жизнь, а не куцый паёк!

Дальше - взрыв. И ради него стоило ехать… И был диплом за первое место среди авторов, и хитрая улыбочка Визбора: «Если петь в таком темпе, то песня совсем не длинная.»
     Ну вот, хотел поведать о Визборе , а вышло о себе. Не обессудьте, уж больно приятные воспоминания.
      И всё же наше первое знакомство имело продолжение. Вот о нём-то я и хотел рассказать.
      Весной 1976 года на здании ДК Строителей в Харькове появилась афиша:
«Поёт наш гость - актёр  кино и журналист Юрий Визбор».  Зал, конечно,   битком. Но сцена почему-то была уставлена сияющими, как ёлочные игрушки, инструментами для большой группы модных в то время ВИА (вокально-инструментальных ансамблей). И, представьте, таковые появля- ются! Платное комсомольское приложение к выступлению Визбора. Пережили мы и это. И вот среди  аппаратуры, слепящей никелем и лаком,  стоит смущенно улыбающися, невероятно обаятельный Юрий Визбор. Песни, байки о съёмках фильмов, остроумные ответы на записки. Одним словом, кайф. Когда объявили перерыв,  я решил: «Подойду поздороваюсь. Ведь он гость нашего города, а значит немного и мой».  Продвигаюсь по коридору в направлении  артистической. Дверь комнаты открыта. Увидев меня, Юра уже издали, широко распахнул руки, со словами : «Гриша! Ты!   ………»(неформальную лексику подставить с ласковой интонацией). Можешь умыкнуть меня от ваших комсомольских вождей? Я через 30 минут буду свободен.» Надо ли было меня об этом спрашивать?
        Через час мы поднимались ко мне на десятый этаж. Пешком, ибо лифт, как обычно не работал. По пути вспомнили о предстоящем Куйбышевском фестивале этого года. Я говорил Визбору, что эксперемент мой был хорош, но повторять его смысла не имеет. Возраст не тот. Юра возражал: «Брось, Григорий! Я вон толстый и лысый, а ездил, езжу и буду ездить!»  «Так не в качестве же участника»,- думал я. А он словно подслушав мои мысли продолжал:  «Ты - автор-победитель. В этом году получишь приглашение прибыть в статусе гостя.  Так что вперёд и с песней!»  Всё было именно так.
        А дальше случился прекрасный  вечер плавно перешедчий в ночь. Было мало выпивки, но много песен. Едоком Юра слыл, на радость нашим хозяйкам, отменным. В злоупотреблении же алкоголем  его обвинить нельзя. Ну,  никак ! Это я для сплетников.
      И вот расчехлили гитару… Зазвучали первые аккорды…


Горит лампада под иконой,
Спешит философ на экзамен,
Плывут по Охте полусонной
Трамваи с жёлтыми глазами…
Трамваи с жёлтыми глазами…
И заняты обычным делом
Четыре ветра над верстами
По городам заледенелым,
По белым стаям…

Наша небольшая компания переглянулась, а он мгновенно усёк с кем имеет дело и песню, в которой мелодия была, мягко говоря , заимствована из «Рождественского романса» Евгения Клячкина (на стихи  Бродского), подавал с такой обворожительно-обезоруживающей ухмылочкой, что  напрочь исключал какие- либо упрёки в свой адрес. «Вообще-то , если мне нравится мелодия песни, я считаю её своей», - сказал он настолько серьёзно, что сомнения о шутке отпадали. Но ведь это Визбор! Ну кто ему дурное что-то скажет! Потом были прекрасные совершенно новые песни, и, конечно, старые… Пели их то в одиночку, то хором… А байки какие! Чего стоил только рассказ о полёте в Италию съемочной группы фильма «Красная палатка». Юра в лицах показывал каждого героя этой истории. «Борис Хмельницкий, - говорил он , - актёр Театра на Таганке начал комплексовать ещё в самолёте. Все брали пиво, и он взял, считая, что пиво, как и вода  «на шару». Ан нет. Когда смолёт начал благополучно приземлятся, к нему подошёл стюард и предложил расплатиться. Заикаясь больше обычного, Борис жалобно прижимая руки к груди свистящим шёпотом объяснял, причём по-русски: «Ну, н-н-ет у меня де-де-нег, старик! П-п-понял? Ну не захва-ва-ва-а-тил!»  Стюард не понимал, как это нет денег за банку пива стоял в молчаливом ожидании.  Дальше Юра поведал, как Хмельницкий уговорил его пойти в соседний салон, в котором летел Симонов и попросить у того взаймы, не хотел не расплатившись выходить из самолёта твердя: «Эт-т-о  про-во –ка-ка-ция! Я никуда не пойду!» Как на принесенную от Симонова крупную купюру стюард небрежно махнул рукой. Похоже, что понял. Особенно лихо Визбор изображал актёра Баниониса, сидящего в кофейне и пересчитывающего деньги наощупь, не вынимая  руки из кармана, глядя в потолок и беззвучно шевеля губами. «Считает…экономный литовец»,- сказал он и добавил, разрешая наши сомнения: «Я, кстати, тоже литовец.»
       Вечер благополучно переломился заполночь и неспрешно двинулся к рассвету. Сколько лет прошло, сколько концертов Юриных у меня в памяти, но такого - небыло больше никогда.  В ту ночь его окружала компания энциклопедистов авторской песни, что накладывало некие обязательства на корифея жанра. И он был в ударе.  Но  даже у самых прекрасных встреч есть начало и есть конец.  «Спать буду в гостиннице»,- решительно сказал наш гость и неспеша двинулся вниз  в сопровождении небольшого экскорта. Дальше произошло следующее:
      Шанс поймать такси в четыре утра был нулевым. Оставалось одно: «левак». Но, как назло, мой привокзальный район был наредкость пуст.  Однако где-то в переулке затарахтел  мотор и через минуту пред нашим ошалелым взором  оказался старенький, но живо двигающися…»Оппель». Даже видавший виды Визбор охнул: «Откуда ты, дитя войны?»  Мы тормознули «антиквариат», оказа- вшийся, ко всему, без лобового стекла, уселись, и двинули в «Интурист». Рядом с водителем восседал мой друг Серёжа, принявший на себя порывы весеннего, далеко не ласкового ветра, на заднем сидени Юрий и я. А надобно вам сказать, что в ту пору были модны такие вязаные шапочки с жёским каркасом и козырьком, на манер немецких  фуражек с отворачивающимися бортами. Я таковой обладал. Ко всему прочему, на мне была куртка защитного цвета с погонами. Юра, спасаясь от пронизывающего ветра, поднял воротник плаща. Так мы и ехали тихо беседуя о превратностях ночной жизни, когда вдруг с переднего пассажирского сиденья за сначала несмелым покашливанием и похихикиванием раздался хохот, причём взахлёб, с подпрыгиванием и подрыгиванием ногами. «Ты чего, Серёга?» - спросил я. «Ш-ш-ши-ши…,- заливался он, - Шти-ти-ти... Штирлиц с Борманом беседует!» И снова в хохот. Мы посмотрели с Юрой друг на друга. «А и впрямь похоже». Ну если это сказал сам «Борман», то так оно и было.
    Были с Юрием Визбором ещё встречи, но эти две первые лежат в моей памяти на самом почётном месте. И, думается мне, не напрасно.


1996 год