Труднее ли писать о произведении, если хорошо знаешь ее автора, был знаком с Ра, был свидетелем этого грешного
сияния в их ослепших для всего остального мира глазах и даже был как-то представлен самому Ларри-Линну?.. Нет, ибо
становится понятно, «из какого сора растут стихи, не ведая стыда»… А кроме  того, произведение это для тебя
становится в большей степени «лабораторией», чем для иных читателей, этого «сора» не ведающих… Кстати, о Ларри-
Линне… Как Вам это объяснение в любви Рыцарю-псу, оно меня тронуло, может быть, больше, чем все другие надрывно-
истрерзанно-нежно-страстные диалоги героини со своими возлюбленными…  Вы что-нибудь подобное видели? Скажете:
продолжение сервантовско-чеховско-бунинско-кафкианской традиции… Да,  в каком-то смысле,.. но в каком по-женски
трогательном смысле… Там повествование от лица собаки, здесь – объяснение в любви, лирически-ностальгическое
благодарение… Там собака – повествователь, здесь – один из возлюбленных… Ибо, как сказал все тот же Иван
Алексеевич Бунин, «воспоминания достоин всякий, живущий на земле…».

   Что это по жанру? Автор дает три определения жанровой принадлежности своего произведения: пьеса,
«лаборатория», «исповедь». Второе и третье, вынесенные в название, уточняют  и при этом во многом отменяют первое,
родовое. Если искать прецеденты, то это, конечно, трагедия Владимира Маяковского «Владимир Маяковский»… Ну, вот,
если бы у тебя, Наташка, была возможность, как у него тогда, быть не только  автором, но и актером, и режиссером, и
художником,.. я думаю, пьеса бы точно удалась, желаю…  Да, если искать корни этой поэзии (следить полет ее крыльев
чудесней и сложней), то это именно Маяковский и Цветаева. Цветаева, прежде всего… То же необузданно женское,
темное, страстное, неотвратимое – как жизнь? как смерть? как боль? как жизнь?.. Те же интонации, те же тире, та же
рваность, тот же накал, та же волнующая грамматическая рассогласованность, та же зачарованность собственным
детством, удивленное узнавание его примет в интимнейших сторонах взрослой женской жизни, та же зелень глаз,
наконец… Что зеленкой - в подранные коленца, помните…  Вот этого не было и у Цветаевой… Встречаются в этой
«свежевыкрашенной» поэзии, такие образы, что отпечатываются, не смываясь, на сердце… Осторожно, свежевыкрашен,
Душа не береглась… Что выдает настоящесть этой поэзии? – Не только свежевыкрашенность, еще – невозможность
беречься, абсолютное приятие мира со всей его болью, поразительное бесстрашие. Такое бесстрашие, что читателю
порой становится страшно за автора. И хочется сказать: «Не надо! Поберегись! Забудь! Не черпай из этого источника! Ну,
зачем тебе эти ужасы, эти сно-ощущения, этот сюрреализм!»… Преодолевается ли, снимается ли этот момент у автора…
Да, путь намечен… Но, как всегда, все зависит от читателя: кто-то видит в Достоевском Вергилия, сопутствующего Данте
в его блужданиях по кругам ада, кто-то духовного наставника, провсветляющего души…  Чем ниже, тем выше, чем
темнее, тем лучезарнее… Но всегда ли такова диалектика нашего взросления?..

   Как и положено, в этом лирическом дневнике нет сюжета в собственном смысле слова, но есть  сюжетный ход –
искусственно привнесенный, неорганичный, ибо психологически не мотивированный и не мотивирующий дальнейшего
повествования: заказное убийство Ника… Явно придуманное – для остроты сюжета? и абсолютно выпадающее из общей –
психологически убедительной в остальном – канвы лирически-бытовых комментариев к стихотворениям… Наташ, ну, не
могла бы твоя лирическая героиня, совершив подобное, по-прежнему остро мечтать о счастье, не смогла бы и обрести
его, поскольку занята бы была совсем другим: раскаянием, спасением души. И исповедь бы получилась совсем другая –
что-то вроде «Преступления и наказания», где сама возможность семейного счастья вынесена в эпилог…

   Эти претензии, очевидно, относятся к лаборатории. Исповедь – на высоте. Ибо, если быть педантом, произведение
это следовало назвать «Исповедь и Лаборатория». Поэзия как исповедь представляет нам эмоцию «снятую», если не
просветленную, то уже пережитую, лаборатория показывает, из какого сора исповедь-поэзия рождается… Но не
показывает, КАК…  Последняя тайна творчества скрыта от читателя, равно как и от автора… как растут стихи, еще никто
не знает, и никакие лаборатории тут не помогут…  Если же попытаться ответить на вопрос, поставленный в заголовке
наших заметок, то стоит отметить одно: чем бы ни стремилась быть современная женская литература – исповедью ли,
лабораторией ли – она должна быть Литературой, а не чтивом для домохозяек…