СОЛДАТКИ

Коня на скаку остановит, в горящую избу войдет. И за мужем в ссылку пойдет. Эти черты русских женщин (а равно и украинских, белорусских, еврейских и многих других) хорошо известны и давно воспеты. Но есть один аспект женской жизни, о котором писатели говорят заметно меньше. Этот аспект – смерть русской (украинской, белорусской…) женщины двадцатого века.

Деликатному художественному погружению в столь необычную тему многие десятилетия посвящает свой талант прозаик Борис Васильев. К сожалению, не все его творения можно назвать удачными. Но все же несколько васильевских повестей и романов, наверное, достойны самой «золотой» полки мировой литературы.

«А зори здесь тихие»

Первое же литературное произведение Бориса Васильева «А зори здесь тихие» сразу обрело распроданные миллионные тиражи, десятки переводов, постановки в театре, популярнейший кинофильм. Что ж, действие повести происходит на войне, а тогда (сорок лет назад) эта тема была еще очень волнующей.

Но вот советская героика становится непопулярной. А васильевские «Зори» все равно издаются и раскупаются. Спрос на них теперь несомненно больший, чем на любую другу книгу о Великой Отечественной. Чем привлекает в наше время эта повесть – если многие прекрасные произведения о той же войне основательно забыты?

Думаю, все дело здесь в «женском вопросе». Ведь Борис Васильев написал свои «Зори» совсем не о войне. И даже не о людях на войне. Он написал маленький роман о девушках, об их жизни и смерти. Просто так сложилось, что в нашей стране многие девушки 1930-40-х годов были на фронте. При чем не только в медицинских, но и в боевых частях. Автор счел своим долгом художественно зафиксировать и такие женские судьбы.

Более того, Васильев незаметно намекнул, что судьбы его героинь – не исключение из правил. Он описал своих солдаток как одну из самых закономерных, почти идеальных ипостасей женщины. Качества их: жертвенность и послушание – в сочетании с дерзновением, деятельной жаждой правды, настойчивым ревнованием по добру – и снова армейское послушание и жертвенность вплоть до смерти. Главное здесь: великая сила воли – как в дерзновении, так и в послушании.

Васильев явно уверен, что в такой жизни, и особенно, в такой смерти есть нечто характерное, показательное, необходимое. Между строк повести сердечный читатель прочувствует незаметные ниточки, которые от васильевских женщин в военной форме тянутся ко многим нашим современницам в штатском.

Эти ниточки от героинь «Зорь» вообще тянутся ко всем женщинам всех веков и народов, и многое могут объяснить. Героини порой проявляют мелочные нехорошие качества – но их смерть обнаруживает в их душах нечто невероятно важное. Васильевские девушки-солдатки погибнут – но они победят! И когда, со слезами на глазах, мысленно стоишь над погибшими Женькой Комельковой, Соней Гурвич, Ритой Осяниной, когда перелистываешь повесть на начало и вспоминаешь, какими они были… начинаешь сквозь слезы счастливо улыбаться…

«Завтра была война»

Повесть Васильева «Завтра была война» – вовсе не о войне. Она о подростках, школьницах выпускных классов. Просто сюжет начинается и заканчивается за несколько месяцев до войны – но сами герои о предстоящих им военных испытаниях, конечно, не догадываются…

Достоевский когда-то показал нам «русских мальчиков» – юношей, спорящих в трактирах о Боге. Васильев дополняет этот образ «русскими девушками». Девочки-подростки в школе и дома решают основные жизненные вопросы. Здесь и выбор между путями Марфы и Марии, и поиск соотношения между мужественностью и женственностью (в эпоху, когда последняя вообще не приветствовалась), и проблема сочетания дерзновения и послушания.

Читая об этом, незаметно начинаешь понимать, что героини повести «Завтра была война» исподволь готовятся стать …героинями повести «А зори здесь тихие». То есть солдатками. То есть настоящими русскими женщинами, которые – как показывает нам Васильев – всегда на войне.

Очень важно, что девочки с горячими сердцами ищут смысл жизни не только для себя – но и помогают решить важнейшие вопросы своим ближним. Здесь советская идеология оборачивается уже своими положительными сторонами: дружественностью, взаимоподдержкой, стремлением помочь. При всем мертвящем ужасе тогдашней атмосферы, при всем культе доносительства и подлости, есть нечто, чему начинаешь завидовать. Как они умели дружить, эти пионеры и комсомольцы 30-х годов! Насколько многие из них буквально искали, кого от чего спасти. Насколько многим было немыслимо не помочь горю ближнего. По сравнением с таким несомненным и довольно массовым величием души мы можем показаться себе мелкими и …одинокими.

Однако есть в этой повести Бориса Васильева один момент, из-за которого прочесть ее не каждому посоветуешь. Дело в том, что кульминацией сюжета является необычная женская смерть. Такая, которая требует других интонаций для ее описания...

«Неопалимая купина»

Многие «женщины войны» вернулись оттуда. Многие потом прожили до старости. И их тоже не забыл офицер Борис Васильев, проследив в повестях «Неопалимая купина» и «Красные Жемчуга» долгую послевоенную судьбу своих ровесниц.

Говоря о васильевской «Неопалимой купине», надо сказать, что это неблагодарнейшая тема для писателя: немолодые люди 1950-х-70-х годов в бытовой обстановке. Написать «среднестатистическую» картину той эпохи, чтоб вышло нескучно, ненудно – ой как сложно! Но Борис Васильев такую задачу решил по-своему. Расхожее понятие «послевоенный синдром» писатель взял с его неординарной – «женской» стороны.

Теперь уже банально рассуждать о неуюте, который испытывают бывшие воины в нашем «так называемом мире». Но до сих пор совсем немного сказано о том, что здесь испытывают бывшие воины-девушки. Мы можем прочитать их собственное восприятие войны и послевоенности в замечательном сборнике Светланы Алексиевич «У войны не женское лицо». Но это, скорее, калейдоскоп кратких воспоминаний, хрестоматия военно-женских жизней. А вот из полномасштабных авторских «взглядов со стороны», возможно, лучшее на эту тему – васильевская «Неопалимая купина».

Героиня повести выглядит угловатой, чересчур прямолинейной женщиной. Она делает добрые дела, потому что по воспитанию своему не может иначе. Но с точки зрения окружающих она, наверное, «добродетельная стерва». Приближающиеся мужчины рано или поздно оставляют несгибаемую «командиршу». Да и все ее так или иначе оставляют. Окружающие боятся крепчайшего стержня в глубине фронтовой души, которого у самих у них нет. Для них это донкихотство, сумасшествие.

Итак, еще одна женская боль… В ней героиня «Купины» горит, но не сгорает. Неопалимы они, наши фронтовички! Даже гибнут они небанально. Тут автора можно упрекнуть в некоторой искусственности концовки «Неопалимой купины», в излишней склонности обязательно провожать своих персонажей до самой могилы. Но в глубине сердца понимаешь, что такие женщины действительно умирают «не на постели при нотариусе и враче».

Впрочем, что там говорить о какой-то неестественности, если меньше двадцати лет назад – не в книге, а в жизни – погибла замечательная поэтесса Юлия Друнина. Более неестественное событие трудно и представить, а ведь произошло. Трагедия большого поэта, совсем незамеченная современниками за другими событиями осени 1991 года – одно из страшнейших явлений в истории русского духа.

Можем ли мы теперь рассуждать о самоубийстве семидесятилетней «солдатки по жизни» Друниной как о смертном грехе? Грех ли на войне добивать раненого? Грех ли, если смертельно раненый на войне добивает сам себя? Кто даст ответы на эти страшнейшие вопросы? Могут ли тут быть общие и однозначные ответы?..

А уж то, что вся жизнь и смерть Друниной прошли на войне – несомненно для каждого читателя ее стихотворений. Как очевидно и то, что эту сильнейшую ратницу, неустанного бойца и борца, нужно было смертельно ранить, чтобы она… прекратила бой. Спросим себя, кто здесь нанес смертельную рану?

Не мы ли, дети и молодежь, убили ее и в ее лице все друнинское поколение? Не мы ли продолжаем убивать старых людей своим презрением? Жестоким очернением эпохи их молодости. Абсолютным нежеланием понять «солдатские» принципы их молодости, их воспитания. Самим этим подсознательным взглядом – мол, что они могут понимать, пережитки советской эпохи...

«Красные Жемчуга»

Можем ли мы остановить это убийство стариков, ежеминутно совершающееся из-за нашего от них отвращения? Как спасти солдатов и солдаток всегдашней войны, ныне терпящих от нас поражение? Ответам на подобные вопросы посвящена одна из недавних повестей  Бориса Васильева «Красные Жемчуга».

Про это произведение не хочется много говорить: его надо читать. Оно замечательно взглядом весьма пожилого автора (и его ровесницы-героини) на нас – молодежь перестроечных и постсоветских времен. Замечателен тут поиск высших ценностей – которым горят и молодые герои повести, и старушка перед смертью. Радостно, что православная икона и молитва являются сюжетным стержнем и кульминацией вполне светской повести. Если учесть, что автор исповедует, скорее, толстовский «общечеловеческий» гуманизм, нежели православие – то это вообще «нечаянная радость».

Но, пожалуй, главное в «Жемчугах» – примирительная интонация. Старушка из «Жемчугов» умирает совсем не в том одиночестве, не в том бою, как пожилая фронтовичка в «Купине». Героиня «Жемчугов» обретает не только Бога – но и людей. Благодаря сердечному вниманию внука и его жены в последние дни жизни старушки рассеивается ее чувство одиночества. А именно это чувство больше всего убивает наших стариков (или, что еще хуже, приводит их в секты).

Исторически так получилось, что у многих из этих старых людей «душевные войска» сейчас на грани разгрома. А у нас в юных душах огромные «тыловые резервы» отлеживаются и теряют боеготовность. При этом мы смотрим, как рядом гибнут целые «подразделения» (наши старики) – и не посылаем им на помощь ни единого «батальона». А им, старикам, кажется, что их предали – и боевые соратники, и
Самое Высшее Командование…

Но вот старушка из васильевских «Жемчугов» получает боевое подкрепление от всего-то одного-двух соседних «взводов» – истинное человеческое любовное внимание от двух юных бунтарей. И этого достаточно: враг старушки, ее многолетнее нарастающее  отчаяние, уже отступает по всему фронту! Одно из важнейших сражений ее долгой жизненной женской войны наконец-то заканчивается победой. И тогда оказывается, что Высшее Командование все время помнило о своей ратнице – и только ждало «рапортов» от нее. И троицкое чувство воочию сходящей благодати наполняет страницы, посвященные первой – и последней – молитве этой победившей воительницы.

Наверное, в строки «Красных Жемчугов» Борис Васильев – потомок героев 1812 года и других отечественных войн, офицер-дворянин из рода в род – вложил всю свою последнюю надежду. Упование, что мы, «люди комфорта», когда-нибудь поймем их, «людей чести», «людей долга», «людей верности»…

Оправдаем ли мы такую надежду?