Вздыбленный проулок. Сумасшедшая икона                    
смотрит темным взором в неглубокое окно.                            
Голубое дерево тбилисского балкона
язычками перца вдоль перил опалено.

Здравствуй, свадьба курдская, звени-бренчи на таре,  
дай увидеть счастье да скорее отпусти:                                
аль за желтой речкою в высоком  Авлабаре
улочки сосчитаны, не спутаны пути?

Где же наша молодость? Да здесь же, за горами.
Волей честной памяти средь честной суеты
прошлое, как дьявол, заключенный в пентаграмме,
все никак не вырвется из городской черты.

Все поет в подвальчике лудильщик или медник,
все поет, все жалится, все просит поберечь
огненный балкончатый певучий заповедник
диких и непуганых и незабытых встреч…

Имена ли, даты ли и – да свершится! – лица
синий свет даиси к воскрешению воззвал.          
Розовеет в сумраке кривая черепица,                        
вот забрезжил в комнате хевсурский твой овал!..    
                                                                                         
Но и смерть немыслима, и жизнь неповторима…
Мальчик моментальный, проносящий в дом лаваш,
забери и взгляд свой, и меня, и запах дыма
в дальний вечер, твой еще - давно уже не наш.

И тогда на улочке, даст бог, такой же тесной,
в незнакомой памяти, в неизвестный миг,
в час даиси пристальный я, может быть, воскресну…      
Дай нам боже, мальчик мой, дай нам бог, старик!