Здесь под сочельник свершится последний грех.
Кроме десанта правильных капель снега,
помню лишь голос города в пять килопьех -
томный сигнал тоски из нутра ковчега.

Медью валторн отзывался звёзд перекат.
От остановки завис в половине шага
сальерианский взгляд из-под парика
глиняной дамы в витрине универмага.

И под подошвами длился хруст козинаковый
дольше, чем в бочке с ряженкой тонут пенки,
но чтоб настолько казалось всё одинаковым -
вряд ли такое припомнят даже эвенки:

юрты, на месте которых были котельные,
универсамы, дома эротических игр:
Даже могилы не выглядели раздельными
братьев-писателей - тех, что Григорий и Григор.

Едва в бесцветную ноту успели слиться шумы -
стало до боли понятно, зачем я прислан:
чтобы в артерию однотонной зимы
кондитерским шприцем жёлтого крема впрыснуть.

Ломтик лимона во взвесях белого шлака
странствует наугад слезящимся телом;
палочки церковь ещё отличают от бака -
колбочки даже мозаику видят белой:

Спит, уплотняясь, земли погребальный пух.
Стёрлись разъезды железной дороги детской,
зато ни единой надписи 'Мотя - петух',
не говоря уже о предвыборных текстах.

И ты без булыжника на воздушном плече,
вставленным в задницу флагом победно виляя,
уходишь из жизни, приевшейся более, чем
'Проезд оплачиваем, проездные предъявляем!'