Сад – уже не сад, а откровенный лес:
дохлому ежу последний антистресс.
Яблони – бурьян, морели – частокол.
Не хватает только гнёзд гигантских пчёл.

Но зато обжить укромную нору
мне не помешает самка кенгуру,
прилетев сюда на чём-то голубом
проверять делирий мой и расслабон.

Можно проползти к ежатам сквозь дренаж,
плюнув на понты и множество поклаж,
брёвнышком залечь на зелени воды
там, в артезианском слое слободы.

Хвоя и компост во благо волшебства.
Пару вёрст багна, а дальше – синева.
Крылышки… неужто? Я-то думал, их
сгрызла капитанша общества зайчих.

Умиротворись, бунтарь: всё хорошо.
Вымерзнет орляк, созреет мэрцишор –
встретишь братана на облачной овце,
и уймётся боль в отсиженном крестце.

Волосы его – настурциевый блик,
а возможно – охра, яшма, базилик:
в мире совершенном это – как носки.
Лишь душа – константа кожаной кишки.

В обновлённом небе пышных одеял
будет, сколько земский бес не представлял:
крапинка, ромашка, сплотка эвольвент –
ни с кого проект и никому ответ.

Сад – он для повес. А лес – он для жрецов.
Розы – это дым. Овраги – это зов.
Хватит грызть словарь за корку сухаря:
мне ещё рождаться, смерть животворя.