Как жаль, что не встретились, Осип, с тобой,
пока ты не стал Вифлеемской звездой.
Поведал бы мне о стеклянных волках –
фамильных роялях в еловых кустах.
И тайно сказал бы – как можно нежней –
о том, что бывают глаза пострашней.
Мороз бы покрыл светлым фосфором мглу
и в тостерах окон пёк тосты к столу.
И выпили б мы под стрекочущий бой
за мой двадцать первый, твой тридцать седьмой.
Ах, Йосеф, ах, Осип, ты где-то осип.
Как тающий ослик, метельная сыпь.
И в северном ветре – о, тот ещё тип! –
настиг тебя трефой сжигающий тиф.
Так много сокрыла печать на губах.
Но ты рассказал мне, куда убегать.
Ведь то, что у смертных зовётся душой,
в рождественской хвое назвал тишиной.
И пусть в кандалы закуют всю страну –
не вычеркнут, Осип, твою тишину.