И после шести не ешь, и после восьми не пой…
Иные без сухаря – ты лакомишься шурпой,
ещё и качаешь вхлёст сенаторские права,
забыв за цветеньем роз, что вера без дел мертва.

Конечно! Я столько прав насосами накачал,
что лезет аппендицит из спущенного мяча.
Одно – цвет волос и туфель: мачеха подтвердит.
Второе – призыв к толпе не трогать мой кондуит.

Когда-то и третье было: пенис не тискать мой
прабабке, что провонялась жабрами скользких мойв, –
короче, намолотил диковинного зерна,
как бисера перед хлевом старого вещуна.

Всё ем я – и майонез, и кетчуп, и бастурму:
с тех пор как мечта ушла, диеты – не по уму.
Да, валит в тягучий сон лакричная карамель.
Но – меньше мороки, чем от правильных полумер.

Набил бы привычку рук – фигачил бы диалог
с партнёром по бадминтону и дрессировке блох.
Хоть там бы орали в лад сто сорок грузовиков –
дорожный подкаст важней, чем песня про Сулико.

Грущу, ибо не набил. Точнее – лишь чресла чрев
глотают сто лет в обед давно разрешённый треф,
и снова кряхтит кишка, бросая в аорту шлак,
а радоваться-то надо… Кто бы поведал, как?

Рассказывайте ежам о пользе сквозных молитв,
когда преломляет луч бочину об ваш марблит!
Отдайте машины бедным – ждите потом сигнал
скреплённой печатью веры, что при делах сильна.

Сменять меня прибежит собака, а не прусак.
Потрётся – и уплывёт на розовых парусах
сзывать референдум псов по поводу цвета глаз
и прочих пропорций тех, кто их от прописки спас.