Там, в старом бесхозном саду,
не ведает робкий пацан,
какие грядут лагеря:
сидит себе, учит параграф.
Свечу канделябра задул,
унял своих Лен и Оксан
и думает, будто заря
рождается в тёмных оврагах.

Фельдъегерь, почивший вчера,
открыл ему бустерный лаз –
давай, говорит, продолжай
напетое солнечной сойкой!
И гамма, ершисто-остра,
пустила фонарики в пляс.
Даст Бог, снизойдёт урожай
побед перед первой попойкой.

Познание… таинство… грех
религии точных наук.
Нахальное бегство в себя
от партии рейдерских лулзов.
Оценки свисают со стрех
лачуг, охраняющих люк,
где тьма, дневниками рябя,
рядится в судейскую блузу.

Распавшаяся на куски
могущественная страна
брезентовый стульчик складной
ничуточки не подточила.
Пацан пока сушит шнурки
на ленинском спиле бревна.
Что сад этот сбреют под ноль,
нет мысли коварной почина.

Вам странно? А он не погиб.
Он учит стихи до сих пор
и чертит пещерный маршрут
к овражной заре из рубинов.
К туманам светящихся рыб,
таранящих карстовый порт,
где кошки обои дерут,
комоды церковные сдвинув.