День плыл в закат у реки. В воду взглянув, я увидел:
дышит вода - то плыла дева-русалка ко мне.

Двинуться с места не мог - не отводила свой трудный
очень внимательный взгляд и не моргала при том.

«Дева, - сказал я, - усни, если во сне ты явилась,
коль ты уснёшь ,- будет мне легче проснуться от сна.

Если же ты архетип – прочь из больного сознанья -
деву плотнее я жду и сухопутнее. Прочь!

Пусть растворятся твои слишком прозрачные члены,
как бы сказали лет сто или лет двести назад».

Дева в ответ: «Фейк, молчи! Ты мне особо не нужен,
прочь из гекзаметра сам! Я отраженье коплю».

(«Фейк, буль-буль-буль, буль-буль-буль», - это звучит на наречьи
речьем – той самой реки, речь о которой журчит).

«Плотность – порок, ваш порог, - булькать она продолжала, -
переступить чрез него вам не дано никогда.

К миру же нашему шаг коль направляете кучно,
смотрите сверху в него - сразу меняетесь вы,

и на границу стихий вьётся из вас настоящий
тонкий нефейковый луч, что отраженьем зовут.

Тело и вся ваша жизнь есть лишь луча истеканье,
есть выжиманье луча, вы - отражения жмых.

«Му» языка, тела боль, мутный туман осознанья
вещности жизни, души - жмых выжиманья луча.

Вот ты стоишь у того, что называешь рекою, -
спрячь переросток-язык в яму убогого рта! -

Образ реки – это червь мира, который граница
есть очень хрупких начал, что существуют лишь миг.

Линия тонкой воды с линией воздуха вместе
слиться должны и тогда - мира возникнет объём.

Этот объём только есть, всё остальное уловки
жалких потуг ваших глаз, легких , желудка, т.п.

Чистым энергиям – нам, девам воздушным и водным
что рождены чтобы слить эти начала начал

и удержать этот мир, миг как объём мирозданья
(он недоступен тому, кто в грубом теле рожден,

кто даже слово своё делает грубым и плотным,
полным и соков густых и разложенья примет,

чтоб им убить наповал или же ранить смертельно
и умереть самому, жизнью всё это назвав),

сил не хватает, ведь мы шорох стихий и прозрачность,
хоть и горит в нас всегда тайны поющий огонь.

Птицами в небе ночном, рыбами донными в гротах
так и живём до поры и поджидаем людей.

Только польется с небес синее звездное млеко,
только восстанет луна с бездны у сна на краю, -

тени сгустятся людей от истеченья ночного
чистого их естества – девы воздушные вмиг

тень сберегут и к воде тут же ее и доставят, -
этот полет – бриз ночной, легкий жемчужный туман, -

бросят ее у реки, чтобы ее подобрали
водные девы -, но мы нечто прибавить должны –

ваши дневные лучи, к тени еще отраженье
(не отраженье зеркал, что есть подделка и фальшь -

вы неспособны понять суть свою вот и слепили
те зеркала, чтобы в них плотью слепых своих глаз -

взглядом - себя пожирать и ожирение взгляда
это вскормив, залепить жиром себе горизонт.

«Время», «пространство» – всё жир вашего жадного взгляда,
вечно голодного и вечно жующего даль).

да, отраженье воды к тени еще прибавляем, -
видеть умеет вода то, что не будет стареть.

Это есть вера воды, «время», «пространство» – затычки
в дырке, что названа «смерть» и бесполезны они».

Стелется луч по воде солнца закатного. Дева
всё продолжает журчать. Булькает снова она.

«Смерть расширяется там, где ваш объём переполнен
стоном названий пустых, хрипом и храпом имён,

криком «Поехали!», масс космоса, взвешенных точно,
фройдами, юнгами в них - у подсознанья в плену.

Вдавлены в бездну тогда все «времена» и «пространства»,
образы липкие - пот ваших испуганных глаз:

диагонали, круги, их порожденье – пейзажи,
оси симметрии, что в них будто змеи живут.

Там умираете вы - в мрачной тюрьме, возведённой
знанья кувалдой, хоть плоть ваша еще не мертва.

Тихо на воду подуй, видишь - дрожит отраженье,
с тенью твоею ведёт тихий оно диалог.

Слушай - ведь есть только слух, только движенье тумана,
тайну объёма познав, стены пронзаешь собой,

и возникают штрихи – тихие заводи сердца.
Точки и линии – то трупы в сравненьи с штрихом.

Плавен и точен полёт этих штрихов пред тобою,
и выплывают из них строки и смыслы твои…»

Холод пошёл от реки: мёртвая рыба всплывала.
И не моргал её взгляд. Булькала пена у рта.