Я часто думаю, вот проповедники, которые из страны в страну кочуют,
таща на себе молитвенники,  распечатанные на такой тонкой папиросной
бумаге специально, чтобы влезло побольше проповедей, часть продав, а другую,
не парясь ни в коем случае, выкидывают просто,

собирающие вокруг себя городских фриков, обделенных социальными гарантиями,
обещающие им всякие приятные для них штуки, которые с ними станутся
после их смерти, закупающие у баптистов в Штатах новые молитвенники,
                                                                                                              целыми партиями,
перевозящие их контрабандою через Германию, не перестающие стараться

строить свой бизнес на Иисусе с компанией, распевающие с братьями-фриками
псалмы, наскоро переписанные из протестантской церковной прессы
с более счастливым концом и не такие помороченные, дополненные отрывками
интимного характера, расширяющие, я бы сказал, социальные требования и интересы,

что ими движет – я думаю, если просто религиозные фишки, то что их держит,
заставляет их связываться со всяческими маргиналами,
похоже, эту жизнь есть за что уважать, если ходом пешим
они преодолевают такие пространства со своими разными причандалами,

если способны с любовью отнестись ко всякому отморозку,
который найдется у них на пути, а поскольку такие лишь и находятся,
то относиться с любовью к каждому встречному, ко всем этим персонажам Босха
из ближайшего бара, что сидят там и заливаются всеми напитками,
                                                                                                     какие лишь производятся.

Если бы в моей семье были проповедники, я бы попробовал с ними договориться,
я бы сказал, послушайте, дядя, давайте объединим усилия,
каждый большой бизнес начинается с вредных привычек, вот вы привыкли молиться,
а мне по душе наркотики, если подумать, мы различаемся не так уж сильно.

Я упаковывал бы его тележку отменным товаром,
я вкладывал бы между страниц молитвенников листья ямайской ганджи,
я завалил бы эту страну первосортным крэком, к тому же, почти задаром,
лишь бы отбить то, что вложено, и инвестировать это все снова в продажи,

в закупки штатовских молитвенников, лишь бы не прерывать процесса,
лишь бы только за нами тащились орды дилеров, прокаженных и безымянных,
лишь бы только разрасталась эта сеть во имя господа, и приходили каждый месяц
проценты, и чтобы поменьше дури лежало в собственных карманах.

И я таскал бы за ним пачки с напечатанными иконками,
я ходил бы за ним и слушал, как он пугает народ страшным судом и геенной,
угрожающе поблескивая всеми своими золотыми коронками,
купленными на проценты с продажи молитвенников, наточенными в борьбе с системой.

И когда бы он засыпал в отеле, я бы спускался вниз и в каком-нибудь баре,
затаившись на выходе, призывал бы самых непрощенных и неприкаянных,
и обуздывал бы их черную, как нал, жажду тремя хапками и пятью хлебами,
и взывал бы к ним голосом, полным тоски и отчаянья.

И я бы им говорил, что вы знаете, засранцы, про конец света,
и тем более что вы можете знать про муки ада,
это я отдаю разбитую душу и здоровье свое за это,
и это я перевожу в чемодане все главные экспонаты.

Ваш ад – это когда дохнешь на улице и хватаешь
хавку из рук, стараясь как можно удобнее изогнуться,
конец света – это когда три дня беспробудно бухаешь,
потом отрубаешься а с утра не придумываешь ничего лучшего, чем проснуться.

Я бы указал им на все житейские скотства,
я бы воззвал к их совести, и на  все больные места надавил им,
и когда бы они меня выдали органам власти по причине личного жлобства,
когда еще и петухи не запели, я знаю, что бы они мне инкриминировали –

они бы сказали, послушай, еще если б ты просто захотел, там, не
знаем, кого-нибудь застрелить, если бы просто взял пушку и начал стрелять налево и
направо, мы бы смогли это понять, но ты ж так не сделал, правильно? ты
убивал сотни жителей нашего славного города, согласись, этими своими
чертовыми наркотиками, ты не просто убийца, ты гораздо хуже, чем убийца, ты просто
подонок, ты это знаешь? ты играл на религиозных чувствах, одним словом,
тебе теперь не позавидуешь, это уж точно,
и мне бы вправду никто не завидовал, ведь завидовать, по большому счету,
нечему – столько обвинений,  родные не вносят залог, конец света и прочее,
и угодив головою во все эти водовороты


я бы подумал –

блажен, кто выпал из этой всей круговерти,
все, чего ты боишься, начинается после смерти,
и поэтому все, чего ты боишься, как оно ни зовется,
тебя не касается, пока не начнется.