Одноклассники

Моему прадеду

Здравствуй, Вадик.
Ты это письмо никогда не получишь,
Даже в оттепель, в будущем, шестидесятом, году.
Разве только, заплачут ромашками локти излучин,
И к дочурке своей я на карточке жёлтой приду.

Помнишь тот грузовик, где написано «Хлеб»? – Ты был
рядом.
Ты стоял у киоска, болтал с продавщицей хмельной
И на кузов смотрел очень долгим, мучительным взглядом,
Но, заметив меня, поспешил повернуться спиной.

Знаешь, Вадик, спина – это форма лица для удара.
Завтра – лагерь, Сибирь, скот-начальник, допрос и
расстрел.
И сопливый писатель напишет потом в мемуарах:
«Мол, был взят по ошибке в зачистке на пятый отдел».

Я и думать не думал, что стану читать Дон Кихота:
Он, как Васька-сосед, − тоже дрался с воздушной
тюрьмой.
А жена моя, Людка, на месяце пятом всё ходит
В милицейский участок – и Сталину пишет письмо.

Говорят, что в Эдем выдают заграничные визы.
Но зачем они мне? – Мне бы к батиным пролежням нив!
Твои внуки, Вадим, будут дома смотреть телевизор.
Я его не застал, но уверен: он очень красив.

Спи спокойно, товарищ. Сомнения, страхи, на кой нам?
Если можно жевать свою гречку, играя в дуду?
Завтра, Вадик, − война.
Я пошёл бы в штрафбат, но покойным
Незаряженной даже винтовки в раю не дадут.

Загрустит камышами соловья сверчковая Ворскла:
Здесь, в подвале, её перекаты – особо тихи…
Ночью видел я сон:
Мне приснился волчонок из воска.
Будто он – вот потеха! – мой правнук. И пишет стихи.

Говорил я ему: «Рвёшься в бой? Так, теплее обуйся!
Видишь, Вадика племя по видео смотрит на бунт?» −
Из булыжной крови, будто лодочка, детские бутсы
Выплывали навстречу апостолам мимо трибун.

Я, родимый, теперь, как шаман, − и грядущее знаю:
Возле нашей спецшколы откроют бутик «Adidas»…
Помнишь Раю? Ну, в перьях и блёстках, блондиночку Раю?
−
Если можешь, скажи, пусть Людмиле муки передаст.

Ладно, Вадичка. В двери стучат. Напоследок: «Свобода», −
Говорю я тебе, − это то, что смеётся внутри,
Когда в двери стучат…

На девичьих плечах небосвода,
Как на мамке моей, − коромыслом висят снегири.

22 января 2014 г.



Аленький цветочек

Саше Ткаченко

Маленький Ангел, не будь трусихой:
Ты же – отважнее всех на свете.
Между гранатами – очень тихо.
Между гранатами – только ветер.

Маменькин Ангел, не плачь – всё будет:
Святки, и водка, и фант с Маланкой…
Выйдут на площадь смешные люди
В касках из красного мармелада.

Падает Солнце.
Взлетает Слово.
Звёздам – плевать, что лететь, что падать.
Матерный Ангел, тебе хреново? –
Значит, − и мне. Я, − как ты.
Я – рядом.

Смерть разрезает судьбу на дольки.
Правда становится злей и тоньше.
Маковый Ангел, Отчизна, дочка! –
Вот моя кровушка –
На цветочки.

23-24 января 2014 г.

Пассионарий

Владиславе Пилипенко

Дышу гранатой. Спасаю Ольжин
Священный город на берегу…
Я жажду сделать гораздо больше,
Но пахнет смертью глагол «могу».

Я сделал – мало. А может, − много.
Пусть был я волком – не был лисой.
Моя граната – стихи от Бога.
Я бить не в силах − врага в лицо.

Читаю Стуса. Являюсь пешкой,
Чей ход – ничтожен, но голос креп
И дух свободен. А там, в кафешке,
Гламурный мальчик
Читает реп.

Плюю мокротой. Питаюсь долькой
Немого солнца. Щажу слова.
Целую в губы княгиню Ольгу:
Она – прекрасна.
Она – мертва.

Молюсь на солнце. Шлю письма в Польшу.
Хожу на площадь, за край судьбы.
Я мог бы сделать гораздо больше −
Я ненавижу частицу «бы»!

Но, задыхаясь в полночной ваксе,
Я вижу правду, как проблеск дня:
Придут другие −
Сейчас им двадцать −
И всё доделают за меня.

Они не верят пайкам и палкам.
Они не знают, что значит страх.
Они не помнят советских панков.
Они витают в иных мирах.

Они отстроят мой княжий город,
Где будут души гулять без тел.

И та, которой я очень дорог,
Тихонько вспомнит, как я ей пел…

25-26 января 2014 г.
Молитва для скво

Памяти Влада Клёна

Я – поэт. Я – живой.
Мне луна – часовой.
Я покроюсь травой.
Отмоли меня, скво.

Отпусти меня, скво:
Я устал слышать вой,
И козла торжество,
И как утром конвой

Вынимает мечи,
Чтобы бряцать об лёд.
Я в морозной ночи
Запущу ледоход,

Чтобы глыбы ломать,
Строить город на пнях.
Ни отец и ни мать
Не способны понять,

Что уже ничего
Невозможно вернуть…
Отмоли меня, скво.

Отпусти меня в Путь.

26 января 2014 г.


Стихи к Дракону

Собратьям по перу – Виталию Ковальчуку и Аркадию
Веселову

Он пришел – в доспехах, весь из себя – герой…
Впрочем, такой же, каким до него приходили многие.

Виталий Ковальчук. Из цикла «Медитации Дракона».

Я – тот самый герой. Робин Гуд. Бунтовщик. Экстремист.
Я пришёл к тебе в латах. С хохлом. В белой каске. И
голый.
Я воспитан в квартире, но помню, как пахнет кумыс
В узкоглазых степях, где растут ковыли и моголы.

А ещё я впитал полоумные запахи гор –
Параджановский дух непочатой, как водка, свободы.
Я – тот самый дурак. Камнетёс. Радикал. Волонтёр.
Я, собрав по костям, раздаю свои песни народу.

Мой единственный дзен – златоглавый Софиевский Град.
Революция в нём – для меня очевиднее Будды.
Ярославны мои бронзовеют в пыли баррикад:
Баррикады, поверь, − не опаснее, чем барракуды.

Мой хиппующий бунт (я уверен, ты скажешь) – «мираж».
Но поэзия тоже – из области вечных иллюзий.
Я возьму у тебя всё, что дашь мне, − и всё, что не дашь:
Я теряю не больше, чем битый дубинками лузер.

А еще есть страна – генокод бурьяна и меча.
Захалявный дневник откровений Острожского братства.
Мёртвый братчик-священник стоит постовым у плеча,
Возрождённый в подростке, готовом молиться и драться.

Я – тот самый боец. Хриплый голос зверей и людей.
Я нирваны не видел: ни в йоге, ни в сексе, ни в скайпе.
Я отдам тебе всё, кроме права Своих Площадей,

На которых вчера

В шесть утра

Застрелил меня

Снайпер.

27 января 2014 г.


Волгоград – ОУН – УПА – Элвис Пресли

Любимому человеку

На тебя я истратил все мысли. Все сны. Все слова.
Я всю душу в тебя перелил, − и отныне не течь ей.
Но остались могилы, чья память мертва, но жива,
И её не убить, как того пацанёнка, картечью.

Я пытался понять. Ты пытался понять. – Хорошо.
Мы «пытались понять», − но в итоге ушли в непонятке.
Я седлаю гуцульским парням вороного коня.
Ты летишь в Севастополь и молишься Будде на Святки.

Твой Мальчиш целовал деду Ленину руку в гробу –
Моему Кибальчишу колядки бандеровцы пели…
А потом мы сошлись в коммунальную клетку-судьбу
И делили Историю в общей безумной постели.

Мы считали, что это – и есть «Мировая Любовь»:
Нечто среднее между нирваной и ритмами твиста, −
Потому что в постели мы оба читали Ли Бо! −
И Ли Бо был нам более внятен, чем вымпел и выстрел.

Что ж, теперь мы стоим на могилах. Могилы стоят
На крови, ну, а кровь – не имеет ни грунта, ни крова.
Мы давно уже умерли: ты − защищал Волгоград,
Я в ответ – старопольские улицы Станиславова.

Родовое проклятие пляшет на чаше весов:
Ведь гражданской войне наплевать – Пакистан или Пресня.
А над Киевом бродит по облаку ангел босой…

И подольский хиппарь курит травку под Элвиса Пресли.

28 января 2014 г.


Империя имени Никого

Артёму Сенчило

В Империи имени Никого
Жилось, что не месяц, то веселей:
Старушка за внуком несла совок.
Подростки в парадных варили клей.

Поэты в салонах сосали крем
Бессильных, но очень высоких слов.
В столице размахивал флагом Кремль
На фоне разбитых колоколов.

Вязала Ильинична макраме.
С небес Смоктуновский рыдал в трубу.
Студент, как обычно, сидел в тюрьме.
Пророк, как обычно, лежал в гробу.

Казах, осетин, белорус, бурят
Нашли в коммуналке следы клопа,
Но главный из правильных октябрят
Сказал им, что это – следы УПА.

Кондитер из пряника делал кнут,
А после закармливал всех подряд.
Зампом по культуре в народный суд
Пришёл с апелляцией:
«Бродский – гад».

«Кто первый?» − такая была игра
По общему правилу: «Все – равны».
На первом канале французский граф
Убил проститутку в лице жены.

Они б веселились и впредь, но вот,
Постиг их державу великий крах:
Империя имени Никого,
Лишившись границ, прижилась в умах.

Рабы без хозяина в жажде виз
Сидят и гундосят, куда свалить.
Выходит красавица на карниз:
В руке – сигарета.
В душе – верлибр.

Осталась задача – клопа продать:
Продали коня бы, − да нет коня
И нет в графском парке того пруда,
Где лилии, звёзды и вся фигня.

Бредёт по околицам волчий вой,
Но волк − уже мёртв, как и тот подвал
В Империи имени Никого,
Где с Мастером чокался маргинал.

Фантазии падают маслом вниз.
В верлибре барахтаясь, тонет ямб…

А внук той старушки – теперь Министр –
Стреляет из пушки по воробьям.

30 января 2014 г.


Хрустальный Ангел

Тюрьма – снаружи. И тюрьма – внутри
(Тюрьма внутри, конечно же, – страшнее).
Попытка раз. Потом – 02, 03…
И ты − в тюрьме:
Бессилен суд в Женеве.

Наступит срок, − и мы сбежим вдвоём,
Не взяв «тушёнки», из тюремной зоны, −
И пусть друзья в игольный окоём
Суют верблюжью тушу горизонта.

Закрыто небо на стальной засов.
В тумане тает ситцевая пристань…
И шепчешь ты:
«Нас ждёт свободный Львов», −
Но Львов – мираж.
И даже Питер – призрак.

Пространства нет. Пространство истекло.
Сгорает век на баррикадных шинах.
Топча бинтами мягкое стекло,
На костылях гопак танцует Шива.

Домашней кухней пахнет Интернет,
Где в чате «троллит» бабушку ботаник.
Европы – нет.
России – тоже нет.
Студент воюет, дочитав Батая.

А где-то там, в тридцатых Соловках,
Пшеничным льдом елозя по веригам,
Другой повстанец, еретик и маг,
Сквозь даль времён
Читает наши книги.

Василий Стус – давно не побратим
Крутому постмодерному поэту.
Но снег летит…
И мы, как снег, летим!
Полёт наш – миф: на самом деле – это

К рабу, что болен внутренней тюрьмой,
Летит стремглав,
Как суицидник школьник,
Как «на деревню» Чехову письмо,

Хрустальный Ангел с Лаврской колокольни.

30-31 января 2014 г.


История одного путешествия

День был погожий – то есть, обычный, серый.
Из пустоты Вселенной планеты вынув,
Шёл человек и нёс на ладони Сердце:
Был он не то, что добрый,
Но весь – навылет.

Так получилось, что пошутили боги
Вечным обманом зрения: век за вехой
Шло само Сердце, −
Хоть и слыло безногим, –
Шло и несло в желудочке человека.

Переплавляясь в месиво цвета мокко,
К стокам текла брусчатка девятым валом.
Взрослые плыть ногами в грязи не могут:
Сердце смогло − ребёночком годовалым.

Сердце плыло вперёд, подминая клумбы;
Сердце пути разгадывало по рунам;
Именно Сердце в море вело Колумба,
В горы – гуцула,
В пламя – Джордано Бруно,

В небо – пророка,
Клёнище – к аневризме,
Янку – на мост,
СашБаша – на подоконник…
А по дороге сердце стучалось в избы
К тем, что лежали в койках, трясясь от колик.

Люди его, естественно, привечали:
Люди ему включали обогреватель,
Люди его поили горячим чаем,
Люди ему стелили свои кровати,

Люди его купали своей мочалкой;
Те, что богаче, даже давали мыло, −
Только одно условие:
Чтоб молчало,
Чтобы оно им правды не говорило.

Чтобы оно не выдало, как за краем
Мирной деревни жгут их рыбачьи лодки;
Как, на морозе брата их раздевая,
Новый нацист суёт ему пулю в глотку.

Сердце просили музыки, − а не ржавчин.
Если ж оно вело себя вдруг иначе,
Сердцу в лицо подчёркнуто громко ржали,
Чтобы не слышно было, как Сердце плачет:

«Лучшая в мире музыка – это шутка.
Лучшее в мире облако – это вата.
Лучшая в мире женщина – проститутка.
Лучшая в мире исповедь – это матом».

Сердце металось.
Сердцу – хотелось в Мекку.
Сердце устало и, распростившись с фальшью,
Сплюнуло из желудочка человека −
Прямо им в борщ…

И чистым умчалось дальше.

1 февраля 2014 г.


Сперматозоид

Поэту Максиму Кабиру

О нём говорили: «Он – концентрат гордыни,
Презрения к людям,
Нервов, башки без компаса...» –
Вы знаете, ЧЕМ херсонские пахнут дыни? –
Парфюмами из стерильной палаты хосписа.

Вы видели хоспис? Как там гламурно, ладно?
Как матушку-смерть скрывают за чистым пластиком?
А рядом – киоск с просроченным шоколадом,
И школа Кунг-фу,
И дети играют в классики.

Философ из НАН, что с девой Софией венчан,
Грустит по ночам о племени мезозоевом…
Студийная поэтесска пищит о вечном,
Считая, что вечность –
Это сперматозоиды.

Герои на баррикадах подносят спички, −
И шины горят, из тьмы вырывая здания;
Но все якобинцы хоспису – безразличны:
Ему не страшны Империи и Восстания.

Ещё говорили:
«Гуру смертельно болен!
Его бы кто спас! –
Не годен давно спасать он нас!»
Воздушным пловцом
Он прыгает с колоколен
И падает в море с мёртвыми Бодхисаттвами.

Когда ж его труп в парадном, где хрыч с газеткой,
Из гроба в цветах глядит на соседку Зою, то
Становится ясно:

Главное – яйцеклетка
С удачно в неё проникшим сперматозоидом.

3-4 февраля 2014 г.


Сказка

… А дальше, сынок, Иванушке снился сон:
Три кочки, три пня, три царства и три болота.
Он шёл через лес. Он тоже убил кого-то.
Имел он двух баб: с косой − и ещё с Косой.

В том сне был ручей. Он мёртвой зарос водой.
В ручье земляника плавала утлой лодкой.
Козлёнок лакал из камня живую водку.
Алёнка любила братика с бородой.

К утру они вышли нА берег. Все втроём:
Три зла, три добра, три дома и три снаряда.
Катюша им пела песенки до упада –
Алёнка упала пьяной в дверной проём.

И было им, друг мой, только по двадцать лет:
Из них – сто годков козлёнку, Алёнке – двести,
Иванушке – столько, сколько дадут по чести,
А бабе с косой и Бабе с Косой в обед

Исполнилась вечность. − Вечность! − Малыш, пойми,
Что вечность – легка: как пяткой костра коснуться.
Убитый в лесу на третьей заре вернулся
И в гневе сестру Алёнку распял дверьми.

Потом из козлёнка кто-то козла лепил.
Ручей заходился бубном и разнотравьем.
Дряхлели берёзы.
Сон становился явью…
___

Мёд-пиво не пей.
А лучше – совсем не спи.

3-4 января 2014 г.


Сансара

Меня просили выйти в сад. Я вышел.
Я видел Вишну под цветущей вишней.
Читал Коран, Авесту, Тору, Мишну.
Читал их всех. Но мне хотелось выше.

В саду дремали йоги в виде статуй.
В ногах у луж дремали птичьи стаи.
Я видел статность, старость и усталость
В повадках йогов. Легче мне не стало.

Меня просили в дом войти из сада
И выпить чай под белой колоннадой.
В том доме, мне сказали, люди рады
Гостям из сада. Мне людей не надо.

Меня просили выйти вон из дома,
Из сада, из всего, что мне знакомо
И дорого. Скрипучий до оскомы
Хозяйский голос резал по живому.

Я вышел в лес. Вернее в то, что глубже,
Чем лес, и сад, и дом, и чай, и лужи
Под колоннадой птиц, людей и йогов…

Я понял всё.
Я просто вышел к Богу.

7 февраля 2014 г.


Кассандра

Русскому писателю, журналисту Ольге Ильницкой

По кухням хозяйки жирными светят икрами.
На улицах девки носят банданы с перьями.
Рыдают пророки:
«Ваша война проиграна!»
Хлопочут кликуши:
«Завтра – террор Империи!»

Философы в школах варят компот с обидами.
Их школьники вместо гриппа болеют матчами.
И светит волхвам с Майдана звезда Давидова,
Зажжённая коломыйско-армянским мальчиком.

Сражаться – смешно, как реп тарабанить с клушами.
Вот – Бог. Вот – порог.
Тюряга тебе – пристанищем.
Страх пахнет твоим мобильным, в ГБ прослушанным.
Страх пахнет твоим избитым в СИЗО товарищем.

Страх пахнет всем тем, чего от нас ждут чиновники,
Когда семицветик красят в сплошное серое.
Седая свекровь мешает слезу половником,
Латая на платье дырки СССР-овы.

Кассандра, я знаю правду, но мне – сиренево:
Я, зрячий, теперь нарочно лишаюсь зрения.
Система – всесильна перед Стихотворением.
Система – бессильна перед Стихотворением.

А где-то есть жизнь: студенческая.
Гремучая.
Распятая на плацу под фашистским игом, но
Она и во рву готова лететь и мучиться…

Победа − всегда за тем, чья война проиграна.

7-8 февраля 2014 г.





Дед

Ну, не у всех геройские деды…
ЛенКа Воробей

Их − двое. На двоих − один наручник.
Этап − и самолёт до Магадана.
Пацан − и дед. Старик пахан − и внучек:
Без бабушки, без Родины, без планов

На будущее. Полпути молчали,
Друг другу не враждебны и не рады.
У деда в сумке звякали медали
За мужество в боях под Сталинградом.

Потом старик, от полосатой робы
Подняв свой взгляд, калёный, как железо,
Изрёк: «Не дождалась меня зазноба:
С другим гуляла. Я её зарезал.

А дальше всё пошло непоправимо:
Зарезал раз – зарежешь два. Поблажки
Не жди». − Добавив: «Власть непобедима», −
Пахан закашлял кровью нараспашку.

Так ночь прошла. Потом – тюряга, зона.
На третьем мае парень вышел в люди.
Дед умер среди прочих заключённых.
Дед в небе спит. Господь его не будит.

Пацан женился, возмужал, развёлся.
Он всё познал – до дна и понемножку.
Жизнь пронеслась, − как веником по ворсу
Прошлась хозяйка, подметая крошки.

Сменились в нём: и гопник, и паломник,
И гражданин, что дочку водит в ясли;
О фразе деда в девяностых вспомнив,
Что «власть непобедима», − он смеялся.

Дед в диссидентах не ходил. И вряд ли
Знавал, что есть писатель Солженицын.
Он был бандитом. Самым заурядным:
Такие нынче ездят за границу.

Еще была девчонка цвета хаки.
Она носила слово «Че» на ботах.
Она случайно пострадала в драке
На площади, где царь убил свободу.

Когда ж явился Ангел на рассвете
Спросить, как мир отметил  именины,
Внук  помолчал, подумал и ответил:

«Ты знаешь… Ничего не изменилось».

8 февраля 2014 г.


Провинция: вариации на тему

-1-

Провінція – це не села,
Це там, де нема повстань.
Игорь Павлюк. «Провинция»

Кособокое солнце скомкано в пёстрый фантик
И подброшено вверх над гладью стальной реки.
В захиревших районах чахнут остатки фабрик,–
И останки людей хоронят свои станки.

Обвиняемых нет. Виновных, конечно, тоже.
Здесь давно не крадут, а просто берут своё.
И плывут облака по синей шершавой коже,
И – корнями наружу – в поле цветёт быльё.

Недопитая водка бьётся о стенки мозга,
И никак на вокзале ангелы не умрут;
Здесь давно не решают: пряники или водка,
Потому что засохла булка – и треснул кнут.

Одурев от безделья, шляется пьяный люмпен;
О великом и добром тихо грустит удод;
И ещё по привычке кто-то кого-то любит,
И ещё по привычке кто-то кого-то ждёт…

Напрягаются пальцы, чтобы сомкнуться в кукиш:
Заслужил или нет – заведомо получай.
Разжижается время в ульях мещанской скуки, –
Образуется мёд, который кладется в чай.

Я глотаю страну кусками, срыгнув блевоту:
Спи спокойно в своей могиле, родной совок!
Одинокая церковь ходит по небосводу,
И плюёт на луну охрипший от воя волк.


А потом созревает мак, – и крепчает «Герыч».
И мельчает вода, до магм углубляя брод…

Если умерли боги, –
То остаётся, – вера,
Что закончится день, – и «это опять пройдёт».

                     Автобус «Железный порт – Херсон», 29
июля 2012 г.

-2-

Во тьме детей пугает не Бабай,
А пьяный варвар с ржавой монтировкой.
Артем Сенчило. «Провинция»

Здесь жизнь течёт из душа через бойлер,
Как сериал, записанный на диске;
И водку пьют в киосках не от боли,
А потому, что сын второй родился

У Ритки из Днепровского района:
Бог деток дал, да сшил ей разум криво.
Сосед Тарас болеет бхакти-йогой
Индийско-хуторянского разлива.

Здесь каждый счётчик облагают данью,
Сравнимой по ЧП с квартирной кражей.
На том, на сём, на «как его», Майдане
Стоит в субботу ровно десять граждан,

Что кажется старушкам адской давкой…
Вольтер бросает трость - и тянет репу.
Здесь время затерялось, как булавка,
На полпути от Скифии к Совдепу.

Здесь статуи солдат снимают шлемы.
У них в изножьях два крысенка рыщут.
Торчит фонарь на башне Вифлеема,
По красоте напомнив детский прыщик.

И я вхожу, как призрачный кочевник,
Безвременьем разбавив кислый кофе,

В Провинцию как в Форму Отреченья
От Будущих
Событий
На Голгофе.

9 февраля 2014 г.


Большая Революционная Лирическая

Снова молчу, прижавшись щекой к плечу.
Снова внутри взрывается сто пичуг -
Бомбой ли, звоном, бряцаньем ли мечей,
Звяканьем чайной ложечки палачей?

Мир посылая матом, я ставлю пат.
Снова Херсон, - где дворники крепко спят, -
Снег превратив в плацдарм для ребячьих игр:
Жидкая грязь с бензином - до самых икр.

Снова бреду по трассе, теряя брод.
Прямо по центру - площадь.
На ней - народ.
Люди как люди. Шапкой на каждом - нимб...
Можно мне к ним? Пожалуйста, можно к ним?!

Пусть их от силы двести, как два по сто.
Каждый из них кричит мне: "Поэт, постой!" -
Может быть, я еще до сих пор жива
Лишь потому, что верю в одни слова?

Тамбурной дверью мятый бычок тушу:
Плачет во мне бесстрашный циничный шут.
Только тебе в кровати, где дух и пах
Слиты в одно, - дано распознать мой страх.

Знаешь, как страшно, - страх хоронить в груди?
Будь мне отцом и матушкой - и води,
Крепко держа за руку: встречай, качай
Мне колыбельку, вены цеди на чай...

Пусть же твое отцовство не ждет наград:
Твой малолетка, мама, - бунтарь и гад.
Просто запомни, маткой во мне знобя:

Вся Моя Революция - для Тебя.

10-11 февраля 2014 г.


Соната для уходящего

Верба роняет медный котик
В сиротскую фуражку марта…
Так близкий человек уходит.
Так абрис Атлантиды с карты

Стирает Господин Учитель,
Скрывая правду от школярки:
Что не живут индейцы в Чили
И не плывут туда байдарки.

И даже Кастанеда вроде
Не ведал тайны пирамиды…
Так близкий человек уходит
Сквозь пулемёты,
Парамиты,

Сквозь пятистопные хореи,
Сквозь пол,
Сквозь потолок,
Сквозь цоколь.
И снова «светит, но не греет»
Звезда, придуманная Цоем.

Князь Игорь спьяну ищет Бога
В кафе столичном «Ярославна».
Мне одиноко.
Однобоко.
Одномоментно – и забавно.

Смешно, хоть плачь.
А плачь, − хоть смейся.
Прогоркла кровь на бутерброде.
Так, места не нашедший в мессе
Безумный Себастьян уходит

Твоим не Alter и не Ego,
Но символом звериной веры…
Подросток носит обувь «Эко»,
Не загрязняя атмосферы.

Свободы нет − ни на свободе,
Ни в чистых тюрьмах с тёплым чаем.
Так близкий человек уходит
И, сам того не замечая,

На поводке стальном и тонком,
Как провинившегося Баха,
Уводит вербного котёнка,
Который был твоей собакой.

11-12 января 2014 г.

Мой монолог

Владимиру Маяковскому

Я – анархист.
Мне противна – любая власть:
Та, что у власти, − и та, что к ней рвется, − и та, что
между.
Я пока не теряю надежды,
Но уже рискую попасть
В ряды тех, кто, записываясь в даосы, снимает
Политодежду.

Мне ненавистны сволочи, но с ними − можно бороться,
Прежде всего, сволочизм убивая в самом себе.
Куда труднее − доказывать комнатному уродцу,
Что это стыдно – выдавать свою трусость
За особую дань судьбе.

И не надо вопить мне, что я прозрел –
Я всегда был зрячим.
Да, иногда закрывал глаза на слишком слепящий мрак,
Потому что слизистая моего сердца не может,
Зрение раскорячив,
Смотреть, как поле сражения
Превращают в плацдарм для драк.

Да, мне не сидится в домах на золочёном кафеле,
Но и в трущобах из досок – мне тоже некуда деться.
И, тем более, не усидеться мне
В тылу за научной кафедрой,
Снискав по салонам славу избивателя литмладенцев.

Я мог бы «уехать к морю», но «море» − удел слабого
(То есть, достаточно сильного,
Чтобы петь в глуши,
Упиваясь слезой одесского лабуха
И деля с братанами хиппи ошмётки чести и анаши).

Но я – многодетный поэт.
Мои детолюди
Родились в неудачный год Ломовой Лошади.
И я честно сказал им, что я – дурак
И вряд ли знаю, что будет,
Когда кто-то из нас устанет торчать на Сенатской
Площади.

Когда мне было двенадцать лет, у меня был брат.
Он и сейчас еще есть,
Хотя между нами – тысячи революций.
А когда-то брат говорил: «В темноте
Не худо зажечь хоть бра,
А там, глядишь, подойдет электрик
И включит люстру».

Но я не верю в электриков − и даже в Махатму Летова,
Не потому что Егор был гений
И жил по вере, −
Просто я знаю: каждая революция
Заканчивается тридцатитрёхлетием
Иисуса Христа

И заряженным револьвером у Володи на секретере.

12 февраля 2014 г.





Катя

Аркадию Веселову

Как и всем андрогинам, мне хорошо с Никем
(Что не значит «ни с кем»).
Трактаты миров верстая,
Я вхожу в свой Дворец, как в Зимний – княжна Фике:
Там я вижу десятки комнат, зеркал и статуй.

За углом меня ждёт мой первый бездарный муж –
Тот, которого я когда-то цинично сброшу.
И приколот к моей груди ядовитый уж,
Но меня заставляют звать его «милой брошью».

Я учу их наречье дикое − «аз» и «ять».
Протестант по нутру,
Крещусь православной верой.
Бабьи серьги мне дарит Елизавета-мать,
От шпионских посланий морщатся секретеры.

Я звоню в двадцать первый век, говорю: «Алло!» −
Постмодерн отвечает: «Бабка, хорош трепаться!»
А люблю я орлов – таких, как болван Орлов,
Потому что у птиц в России просрочен паспорт.

Эпатаж у меня единственный –
Эрмитаж:
В нём я прячу свои желания, сны и платья.
Я крестом вышиваю вены до мяса аж:
Я не знаю, как девки делают это гладью.

По ночам я читаю Лютера и Ли Бо.
Не страшны мне ни тайный канцлер, ни явный «Беркут».

А еще у меня есть самый последний Бог –
В Херсонесе
Калининградского
Кенигсберга.


14 февраля 2014 г.


Медитации зелёного снега

Когда Светозару было двенадцать месяцев, −
Казался ему сугроб изумрудным месивом;
Казался ему скворечник небесным трактором;
Любая гора – шкатулкой со свистом раковым.

И он открывал резную свою шкатулочку –
От дедки и бабки, с репкой в серёдке, − ту ещё,
Где мама хранила чьи-то стишочки куцые, −
С тех пор и пошла Вселенская Революция.

Когда Светозару было двенадцать месяцев,
Он сделал свой первый шаг по хрустальной лестнице,
Которую принц слепил из волшебной туфельки,
Хранившейся после бала в секретной тумбочке

И ждавшей, пока появится фея-вестница…
Старуха с косой была Светозару крестницей;
Младенец с крестом ему приходился Батюшкой:
Верблюжьей иглой он храм вышивал по батику.

Когда Светозару было двенадцать месяцев,
Он понял: ничто на свете не переменится.
За это ему правители Тянь покойные
Вручили с плеча священный халат с драконами.

Потом Светозар стал Марксом, Петром, Овидием…
На пыльной дороге только его и видели:
Как будто он шёл с горой на руках к Создателю −
Его окружали смертники и предатели.

Свистела, как рак, всё та же в горе шкатулочка.
Хранились в ней: снег, зелёный, как пепел туевый,
И мамины − от поклонников тайных  − лютики…

Так я описать пытаюсь, как я – люблю тебя.

15 февраля 2014 г.


Фотография счастливого стихотворения

«У тебя злые стихи» −
Из диалога со Светозаром

Мальчик держал все звёзды в одной горсти…

Мальчик просил придумать счастливый стих:
Чтобы герой за бой получал медаль,
Чтобы принцессе кукол дарил мудак.

Чуя, что песни пахнут золой и мглой,
Мальчик тихонько плакал:
«Ты злой! Ты злой!»
Он говорил мне: «Курево – это яд».
Он говорил мне: «Летов, не пей коньяк!»
Он повторял мне: «Там, на краю петли,
Есть золотой помпончик Всея Земля». –
Я помолчал, подёргал его за хвост,
Стих зачиная, − добрый, как тёплый воск.

В этом стихе на доме висел фонарь
Белого солнца.
В доме лежал букварь
На самодельном бабушкином столе…
Школьник читал про бабочку на метле.

Школьница распивала аперитив,
Всю свою «революцию» поместив
В ясельный профиль Ленина на плече
И в голубую майку со словом «Че».

В этом стихе Кортес поубавил прыть:
Майя остались в Мексике мирно жить.
Беркут стал просто птичкой в лесу…
ОМОН
Выставил вместо пушек щиты икон.

Вместо ГУЛага вырос в Сибири гриб,
В Бабьем Яру о немцах снимают клип…

Голос сорвался…

Мальчик! Прости певца! –
Не дописать мне песенки до конца.

А по Москве гуляет шальной Егор –
Ищет нирвану, спички и «Беломор».
Ангел в СИЗО чуть-чуть покричал – и стих…

Мальчик!
Придумай дяде счастливый стих!

18 февраля 2014 г.


Диалог с политиком

Саньке и Кате посвящается

… Подошёл на медвежьих лапах,
Улыбнулся чуть неуклюже
И спросил меня виновато:

− Кто вас ждет,
Что вы здесь – на минах?

− У меня здесь – убили Папу.
У меня здесь – убили Мужа.
У меня здесь – убили Брата.
У меня здесь – убили Сына.

− Дело женщин – скоблить тараньку.
Дело женщин – лепить оладьи.
Дело женщин – молчать и плакать,
Дожидаясь с войны туземцев…

− У меня здесь – отличник Санька.
У меня здесь – писатель Владик.
У меня здесь – последний клапан
Этой грёбаной суки –
Сердца.

Мимо неба летели пули –
Сплошь зигзагами.
Будто птицы.
Как в зубах у подростков чипсы,
С едким треском рвались гранаты.

Завороты кишечных улиц
Нас всосали, чтоб там проститься
С тем, что прежде звалось «Отчизной»
Из спецкурса по сопромату.

А в кафешках паслись мажоры
Ягодицами в тёплой вате;
В Интернете стучали дятлы:
Что ж, убогим – по росту малость.

Мне руки твоей обожжённой
До скончания жизни хватит,
Чтоб ответить смешному дяде,

Почему я здесь оказалась…

19 февраля 2014 г.


Кто я?

Я – мальчик.
Я сплю, свернувшись в гробу калачиком.
Мне снится футбол. В моей голове – Калашников.
Не вовремя мне, братишки, пришлось расслабиться!
Жаль, девочка-врач в халатике не спасла меня…

Я – девочка-врач.
Я в шею смертельно ранена.
В моём городке по небу летят журавлики
И глушат Wi-Fi, чтоб мама моя не видела,
Как я со своим любимым прощаюсь в Твиттере…

Я – мама.
О фартук вытерев руки мыльные,
Звоню на войну я сыночке по мобильному.
Дитя не берёт! Приедет, − огрею веником!
«Его отпевают», − слышу ответ священника…

Я – батюшка.
Я собор свой открыл под госпиталь
И сам в нём служу медбратом, помилуй Господи!
Слова для души, что чреву – пуд каши гречневой:
За это крестил поэта я, пусть и грешен он...

Я – просто поэт.
Я тоже стою под пулями.
Кишка, хоть тонка, как лирика Ахмадулиной,
Но всё ж не настолько, чтобы бояться красного:
Нужнее стихов сегодня – мешки с лекарствами…

Я – старый аптекарь.
Мне бы – давно на пенсию:
Сидеть и блаженно пялиться в ящик с песнями.
Но кончились бинт, и вата, и маски вроде бы:
Начальник, пришли термальной воды для Родины!

Я – Родина.
Я ребёнок − и сплю калачиком.
Назначенный государством, ко мне палач идёт,
Из недр моих вырыв мрамор себе на логово:
Налоговой сдал налог он, но Богу – Богово.

Я – Бог.
И я тоже − Папа. Сынок Мой Ласковый
У дауна в классе детский отнял Калашников.
Сказал, мол: «Ни-ни!» − и прыгнул без парашютика…

Спи, золотко.
Спи, Мой Мальчик.

Я Воскрешу Тебя.

21 февраля 2014 г.