Одолжи пистолет. Я верну. Мне всего на часок.
Перед площадью, где спецтрамвай украшает макдональдс,
лопоухое солнце зальёт необъятный восток –
и пузатое чмо, перед чёрной машиной гондонясь,
пустит в воздух бордовую струйку вонючей смолы –
то-то жертвенных древних осин окропятся колы.

И тогда уже всё расцветёт – даже мусорный бак,
из окна наблюдаемый при нарезании гренок.
После должной зачистки в том дворике будет всё так,
как при духах морей, мотылявших верхом на муренах.
Что за вирус блуждал по прогалинам с видом на тир,
вспомнит разве церквушка, к которой уже не пройти.

Детвора основательно влюбится в мой камуфляж:
я ведь первый раз в жизни бессмысленной стану солдатом.
Всем двором будем пробовать пятиметровый беляш,
заедая начинку бюджетным капустным салатом.
А проезд безымянный, что в честь свою рейдер нарёк,
отведём мы под кроличье кладбище без подоплёк.

Кто стрелял? – спросят бабушки. – Пушкин! В столице война!
Может, слышали – тазик за тазиком жгут пироманы
или мстители чьи-то конкретные; пресса вольна
изменять показания хроники будней Майдана.
Нажимая курок, я теперь не ропщу и не злюсь:
хладнокровно ищу в каждом минусе истинный плюс.

Из-за края совхозных угодий вновь солнце встаёт,
чертежи оживающих трупов гоня на ризограф,
и щебечут пацанчики день световой напролёт
о таком примитивном приёме, как перегазовка.
Но, почувствовав крысу среди пофигистов и плакс,
новый Славик ей вовремя выколет яблоки глаз.

Дай волыну, прошу. Для очистки зажмурься, чихни,
но не должен уметь шоферить этот хитрый жидёнок.
Сам увидишь в своей тараканьей деревне огни –
фееричные, будто отлаженный танец подёнок.
Пастораль не устроит – коллекционерам продашь
судьбоносную пушку, масхадовку и патронташ.