Мы ели ремонтантную малину
в начале октября, у кромки леса.
Цвели дома элитные вдали, но
хатынки недовымершего плебса
ещё убереглись, прижавшись к чаще,
хотя отгородиться не умели,
и потому ущерб несли всё чаще –
к примеру, мы малину нагло ели.

Под небом, полным томного сиянья,
не по сезону васильково-синим,
зелёная иллюзия слиянья
в растительных объятьях яна с инем
царила, сколько в мыслях ни дели на
лазурь и золотую дань итога.
Жаль, этимологически малина
мала, и съели мы её немного
(поскольку щедрых обирать зазорно
и отдаляет душу от нирваны).
Зато у элитарных-зазаборных
мы нечто посерьёзнее урвали.

Пока они сражались за тарифы,
всеобщее наследство дерибаня,
нам зверь лисобарсук за две-три рифмы
стерёг поляну с белыми грибами.
Пока они на Фиджах и Мальдивах
гордились висцеральным ожиреньем,
нам все служили в этих рощах дивных –
кто пищей, кто ковром, кто ожерельем.

Под вечер солнце таяло устало –
малиновыми соками по венам –
и я тебе трёхсмысленно шептала:
мужчине важно быть проникновенным.
Ты был. Мы были – вместе, а не вместо,
и проникая, словно по ступеням –
хозяевами, гениями места,
лисой, и барсуком, и птичьим пеньем,
и даже теми, кто сказать могли нам,
что наша жизнь – по беззаконью жанра –
всего лишь ремонтантная малина,
и сами мы её съедаем жадно.