Он так страстно тянул своё «до-ре-ми-хва»,
что характер спартанца и внешность волхва
придавали распевкам изюма.
В остальном это был Серафим Огурцов:
на дуде – не игрец, при дворе – не танцор;
так… любитель маньчжурского шума.

Штилевая погода его ивняка
обещала исправно христосить века,
будто рай вовсе не был потерян.
Жлоб жлобом, но как «Хвеличиту» запоёт –
каждой пташке хотелось попасть в переплёт
урбанистики жрачно-питейной.

Но однажды смутились лесные графья,
услыхав от плебейки: «Я – бабка твоя,
и меня будешь слушать отныне!
Становись стоматологом щуплых салаг,
а не то в одночасье лишишься всех благ,
в том числе и наследства княгини!»

Вместо смелого «брысь, жидконогая тварь!»
он по брови забился в труху, как пескарь,
и с дипломом за штуку зелёных
в кабинете со свёрлами начал весну,
но, когда бормашина пробила десну
пареньку, – задрожали балконы.

Говорил же ему: пой для серн и косуль,
а в науку и технику носа не суй –
так с разгону об столб он и внял мне!
Старушенция выявилась миражом,
пациенты этиловый глушат боржом –
типа новые вавилоняне…

Вспоминаются снова лубочной душе
хвонари с комарями над тёмным соше,
птичья клякса на ржавой лопате –
как сигнал, что туда отправляться пора,
где под музыку можно топить шкипера,
а вот жить и дышать-таки фатит.