Повозить Диогена у Расмуса не получилось
по окрестностям диких хрущёвок безбожного города.
В гипернебо без адреса, в пролитый Каспером чивас
знаменитый бродяга позвал простодушного Конрада.

Колосился пырей битый час вдоль обочин безмолвья,
где радар не фиксирует пятен превышенной скорости.
Конрад, бодрствуя, спал, теребя заказное письмо для
исстрадавшегося братана то ли в Чоп, то ли в Коростень.

На какой-то неведомой писчим статистам минуте
показались в окошке ольшаников тёмные малицы.
Конрад местность мечты озирал, успевая кивнуть им;
Расмус чувствовал: что-то в кардане упорно ломается.

Остановка равнялась погибели: лучше накатом,
чтобы в трещину не разрослась фюзеляжная ссадина.
Утешало, что с клёпаной бочкой навеки сосватан
вольнодумный философ, себя показавший как жадина.

…В коньяке гипернеба не вышло второй Хиросимы:
города годовщину войны отмечали безрадостно,
а приятелям двум не хватило чуть-чуть керосина –
и дошла поздновато нежданная новость до Расмуса.

Диоген почивал и толстел, а сирень отцветала
на сгоревших костях имитатора птичьего чучела.
Что тревожиться, если нехитрая круглая тара
бережёт от внезапных дождей и не просит горючего?..

Тишина за медвяными росами взлётных дорожек.
Что-то очень немелкое поняли маки Борисполя.
Поперечный кирпич, что статичный гитарный порожек,
самолёты заставил гудеть по-пчелиному исподволь.

Было ясно и так, что у них будет дом с кучей комнат,
хоть и нужен им, собственно, общий фургончик как максимум.
Опозорилась тачка земная. Но всё-таки Конрад
признавал вплоть до финишной ленточки Расмуса мастером.