Поля немотствуют, и пока затекут колени от черной весны, чадящей до декабря, о чем еще спросить у любимой тени, десятую за день под козырьком куря. Любимая тень, мы берем до получки трешку, любой карусели верить обречены – такая любовь случается понарошку, обходят сомнения, почести и чины. А что тебе видно там из полей Аида, на все подлокотники кресел не напастись – за столько лет не смогла отпустить обида, но кажется, кажется… лучше перекрестись. Тебе бы себя порадовать чем-то, впрочем, для мира живых исключительный интерес имеет лишь то, что согреем и обесточим, стремительно вырос и сам по себе воскрес, и выбрал сомнения, что и почетно было, и будет всегда цениться как ремесло, на станции «Войковской» было дешевле мыло, куда тебя там, дурашка мой, занесло, сидел бы себе на этом суку до лета, читал смски, пущенные вразброс, но здесь говорить – такая теперь примета, что всё остальное, кажется, перерос, и люди хотят пускать пузыри, как рыбы, и молча на душу ближнего не глядеть, такую столицу выстроить не могли бы и спички в кармане носить, и спускаться впредь всего лишь в метро, в такие еще глубины, сидел бы себе на суку и смотрел на лес, растает весною домик из цельной льдины, и фунт эскимо потеряет свой прежний вес. И жил бы один, как сказано, передачи по местным каналам в двенадцать часов смотрел, и не было тел выстраивать сверхзадачи, и вовсе каких-нибудь нерасторопных тел, а было бы всё заманчиво и красиво, табак для курения, терция, интервал – двенадцатый год, журнал для семейства «Нива», проси, что захочешь, раз душу мою позвал.