Град в онкологическом бору
примут как телесную очистку.
Здесь он зверски крепнет ввечеру,
целясь в лица, жёлтые от чипсов.

Не волнует тёмное пятно
копов и глумливых папарацци,
но в его черте сполна дано
месиво цветных надежд напрасных.

Та вон косоглазка, что тюльпан,
в гамаке пропоротом доходит,
думая, что сказочный биплан
к ней ещё успеет в ритм погоде;

этот неврастеник аж набух,
заработав семь кровоподтёков –
и, смеясь, под градом чистит дух
мхом в варфоломеевских потёмках…

Жалко одного лишь пацана,
сосланного в данный заповедник:
всё ещё Анадырь и Десна
сходятся в его батрацкой в(В)ене –

и душа хрипит, но не плывёт:
боги пожлобились на гондолу.
Вот и пятки нюхает койот
труженику вечно молодому.

Бор шумит, клубится борный спирт,
ёлочки мутируют с омелой,
неизвестный падальщик сопит
над пилотом яхты очумелой…

Верят измождённые тела
с тканями из ветхого картона
в жизнь – подобно липе, что цвела
до седьмой дуги Армагеддона.