Я умру, а ты ещё поживёшь,
Будешь пить для долголетья женьшень.
Если б я себя не ставил ни в грош,
Мы могли бы умереть в один день.

Отрыдает панихиды бедлам…
Было всякое у нас на веку,
Только смерть не разделить пополам,
Не бывает она, смерть по куску.

У меня пойдёт своя круговерть –
Всюду черти, кочергами звеня…
Мне бы в щелочку суметь подсмотреть,
Как живёшь ты там – уже без меня.

И узнать бы, что в порядке вполне,
И увидеть, хоть скорбеть недосуг,
Если где-то речь зайдёт обо мне,
Как роняешь ты с ресницы слезу.

Доведётся мне стоически внять:
Мол, не ставил он себя ни во грош.
То-то станешь на ходу сочинять,
Чем хорош я был, а чем не хорош.

А на мне-то ставить некуда проб,
Не подступишься, уже не с руки.
И никто ведь, чтоб прервать этот трёп,
Ни одной моей не вспомнит строки.

Поделом мне за досужий каприз,
Но утешусь, сам себе богомаз,
Той слезинкою, скатившейся из
Даже в сумерках не меркнущих глаз.

Для меня они сияли весной,
Увлекали в зрелый жар октября…
Если было это, было со мной,
Значит, жил я в этом мире не зря.