За тахту закатился волан, и рабочие строят беседку, закрывают окна, потом открывают – краски тут слишком много, по вечерам говорят: «А вот у Бергсона…», потом достают наседку, ставят ее на самовар, дочитали себя до слога. Женщина в белом, совсем как у Чехова, ест на ковре бруснику, пальцами красными мнет образец лейтенантской прозы, сомовский парк и фонтан, Арлекина и Лику вышить крестом, начинаются вешние грозы. Нужно закрыться веером, в переводных картинках видеть свое чудесное прошлое, детство Тёмы, ночью ходить со свечой и прохладу искать в пылинках, нет, ничего не сложится, всё-таки мы знакомы.  Вот я поеду в Баден, тебе нарву маргариток, куплю большой пакет, сложу их, сверну покорно, мир обрастает плотью, ввергается в свой избыток, новая дача выросла из попкорна. Гости съезжаются и говорят: «Желаем вам всем смириться, выжить в каком-нибудь будущем времени, не обретенном всуе», на потолке распускается сонная медуница, но приглашенные будут мечтать о туе. Вот так всегда получаешь не то, что хочешь, а нужно его растить, поливать и окучивать, не вырывать из грядки, женщина в белом встречает Левина и вынимает нить, и вышивка распадается на осадки. Вам не хватает чувства такта, чувства большой страны, чувства хоть какого-нибудь неподдельного и простого, тут за углом продают лекала, очень себе нужны, если не думать, что всё распадется снова. Мишка на севере, старый сосновый бор, ферма в Зареченске, марки Тройственного союза, добрый мой сказочник так на расправу скор, разрезать на части – получится, что медуза, скользкое тельце сохнет на солнце, превращается в простыню, исколесил всю Европу, вернулся, нашел руины, «там у Бергсона», как будто кого виню, выпит аквариум и не срастить половины.