Автор «Войцека» часто принимал свою невесту за шляпу из дешевого фетра, с анаграммой на тулье, взвесь оседала на манную кашу – ну как же, за маму, за папу, за болонку Арлетт и за всех скорбящих, и я не скучаю здесь. «Нет, я совсем не графиня» - вздыхает во сне Улита, - «у кого-то другие планы на прочтенную мною жизнь, перееду в дом над рекой возле парка и общепита, зеленщики и кожевники станут немедленно ввысь швырять плоды трудов своих праведных». Знаешь, моя невеста, не бывает пусто проклятое место, где мы под двадцатой луной лепили слепых голубков, из квашни унесенного теста не хватало для глаз, но сердце у нас с тобой было одно на двоих – чудище обло стозевно, не обозначено в путеводителях, спит ли на дне морском или рычит на прохожих из клетки дырявой гневно, к горлу подступит отчаянья блинный ком. «Нет» - размышляет Улита, - «всё сквозняки и трели, сопротивляться судьбе бессмысленно, лучше молчать и ждать, мы с моим автором десять дней ничего не ели, если мы встретимся, ангельским светом небесная благодать нас озарит наверное, вот он проходит мимо, снимает шляпу, кивком приветствует встречных дам, он не узнает меня, в словаре, как под слоем грима, буду за ним идти по обочинам-городам». Автор «Войцека» пишет невесте: «Судьбою я так пристыжен, или простужен, жую лакрицу, читаю «Северную пчелу», пришли мне с оказией два килограмма вишен, словно Улисс, я брожу на открытом молу, смотрю на тень свою – девицу лет двадцати в капоте и кринолине, Господь ее создал такой несуразной, а я воспел, вживляя в свое предсердие, чудовищ своих отныне тебе оставляя, прожит и не у дел». Улита думает: «Милые мы, как же нас любовь искромсала, как же нас искорежила поддевшая за ребро, а ты всё пишешь и всё бесконечно мало, иди рисуй, вот как этот француз Моро».