Вчера у графа Игнатьева тоже разлилась желчь – опять до полуночи диктовал какие-то мемуары. Подумай, Слава, тебе так нужно прилечь, иначе как мы завтра на елке у тети Лары. А граф Игнатьев подумал – это не менингит, опять стихи писал до исступленья духа, поставил точку, подумал – Бог не простит, хотя в небесах по-прежнему было глухо. Подумай, Слава, о чем здесь такая речь, вот взял он бритву – невесте раскрыть объятья, но всё, что вскрыто, не может меняться, течь, лежит на дне, как достать его, и опять я на твой некрополь смотрю из-под верных век (таких метафор вам не увидеть где-то), среди светил неназванный имярек несет венец неизвестности, как комета. Вчера у графа Игнатьева тоже был котильон, его невеста с криком бежать по саду была готова, но не вернулся он, она подошла, заглянула лишь за ограду. А знаешь, Слава, нам ведь еще не счесть таких кровавых лужиц на остановках, мы ходим с тряпками, думаем – это честь, что кровь в стихи превращается в пальцах ловких. А знаешь, Слава, я ведь тебя рублю, и все окончания в этих романах мелки, они продаются на станциях по рублю и глянец кукожится пятнами от побелки. Нет, всё-таки мир напрасен, и лучше тебе прилечь, лучше тебе распасться на буквы и составные. Вчера у графа Игнатьева тоже разлилась желчь, стихи жужжали за окнами, как живые.