Это линия распространения леса моего детства, самое существенное всегда остается мертвым, мы смотрим в себя и видим (чтоб не сказать что-то). Ты говоришь: «Всё к лучшему в этом лучшем из миров», а я говорю: «Поэтому я никогда не существовала». Вот мы почти расплавились, но продолжаем пить кофе и нещадно смолить (это только в мечтах, потому что от сигарет желтеют кончики пальцев). Должно же здесь быть хоть что-то, а ты говоришь: «Всё есть, но в то же время нет ничего (Конфуций)». Я говорю: «Недавно был его юбилей, две тысячи пятьсот сколько-то лет, закажи текилу». И мы достаем принесенный из дома лимон и мокрую соль, и снова смотрим в себя, чтоб сказать хоть что-то. Должны же мы просто быть, где, с кем, почему – это из области проклятых вопросов для нервных, это из области «А ты меня правда любишь? А что ты готов отдать, а что ты готов добавить из несуществующих ныне в природе химических элементов?». Чем больше отстраненности в твоей коже, тем легче писать стихи, как там было, помнишь, про этого чернильного осьминога, он-то мнил себя в безопасности, а потом опустел внутри за одну секунду, боги чернил нам в помощь.