В эпистолярном цикле начала века (пускай девятнадцатый – для построений сюжета это пустая прихоть) Эмма читает: «Милая Эмма (здесь скрытая подоплека), вы совсем позабыли нас с тетушкой, вы нам кузина, вы хоть изредка пишете, а остальные, тайные рифы метя, не присылают весточку, вежливость косит строки, наша ирландская сказка «Мария и три медведя» вспомнилась, правда ирландские сказки слегка жестоки. Милая Эмма, вы помните нашу кузину Бетти, как ей жилось приживалкою в этом чумном Париже, на вавилонском наречии в парке визжали дети, овод в Булонском лесу выпил кровь, кровь была пожиже». Эмма отложит письмо, подумает: «Девичий век недолог, вот и кузина Бетти досталась оводу на съеденье, времени нет, Париж – кровожадный Молох, папенька не откажет, сто фунтов, обзаведенье». Эмма садится на поезд, затем на паром, впереди шумит English Channel, милый мой Ричард, когда вам дадут приход, я буду сидеть в Мулен-Руж и смертельно скучать – виноград не бывает зелен, и мне на обзаведенье отдали сто тысяч душ. Вот я играю ими, ставлю на полочки, на ночь читаю Пруста, их заставляю слушать и трепетно мне внимать. Скоро вы все поженитесь, чтоб вам тут было пусто, это большое чувство, радость и благодать». Души переженились, ушли в Аид выращивать помидоры, Эмма читает Ибсена, выписки на ковре: «Недостоверно выписан резкий характер Норы, я отпишу вам после с твердой пометкой “Re”. Милая Эмма, всё-таки из неурядиц быта, из теплокровной нежности выросла ты давно, и потому ты автором будешь-таки убита, правда еще не скоро, правда не всё ль равно.