Был, как правило, скучен и мрачен.
И брезглив, и брюзглив заодно.
Пересчитывал тщательно сдачу,
постепенно спускаясь на дно.

Празднослов, ипохондрик и флегма
не карабкался на пьедестал.
Ухмылялся ехидно и вредно,
и порой мелкий бисер метал.

Но, когда с комсомольским задором,
это самое этим поправ,
все же сдох под каким-то забором,
оказался и вправе, и прав.

Вот когда – без особых истерик –
опознают, поднимут, прильнут!
Точно не преуменьшат потерю.
Пусть всего лишь на пару минут.

Скажут: Он, поднастроивши лиру,
ересь мог – но не только! – молоть.
Он с собою повсюду по миру
волочил просветленную плоть.

И как ленты, детали подправив,
огласят поминальную ложь:
У покойника был темперамент!
Очень своеобразный. Но все ж.

И подвоет у хладного трупа,
словно вся королевская рать,
приувядшая женская труппа
хором шепотом – Нам ли не знать!