Мы, консервы автобусной расфасовки,
просоленные чужим и собственным потом,
уже петляем кварталами, похорошевшими в ожидании слома.
Последних из нас доест остановка
на лестничной площадке шестиэтажного грота
(здесь моря житейского дно –
в неругательном смысле слова).
Гуманная услуга при отсутствии лифта.
Но эта площадка – третьего этажа, а дальше пролёт
огибает деревянная лестница,
в которой – буквальный облом,
и он шире возможности перепрыгнуть.
Тем из живущих выше, кто не имеет крыльев,
или имеет только одно крыло,
поможет лишь собственный вертолёт
или сверхистовая молитва.
Стоя у края облома, с чувством немного овечьим,
не замечаешь подмены:
ступеньки, перила, проплешины света...
Над синим, по горло, запретом –
услужливо-белые стены,
местами в простых, человечных,
местами в нездешних пометках...
Внизу – нечто тухлое, в столь же несвежей газете...
Паук, в осознании чувства долга...
Но эта спасательная сетка
способна избавить от смерти
лишь муху, и то – ненадолго...
Кто живёт на шестом этаже?
За бесцельным соблазном какой пантомимы,
ретушированной неумытым стеклом,
наблюдали б живущие в доме напротив,
если б напротив был дом?
Обрекая грядущее адскому противню,
очень жутко не видеть хоть что-то, помимо
старушки в замызганном неглиже.
Кто живёт на шестом этаже?
Все напрасно. Напротив пригорок. Обрывки
проводов и фрагменты издохшей природы
на асфальте — не скроют, насколько искромсан.
Но холодное утро, туманом укрыв их,
закодирует тайной привычные роды
n-й копии дома. Он является скромно,
но пристойно одетым на жизненный праздник.
Он флажками трусов зазывает с балконов.
Он отмечен порой даже знаменем цвета
однополой любви плюс пшеничного лета.
В симбиозе с плющом, авантюрным исконно,
не замечен. Но непреднамеренный странник,
сплюнув сквозь зубы кислую жалость
(или обед был несъедобен как уголь),
скрипкой в футляре
больно ударит
зеленый от старости угол –
то ли, чтобы она сломалась,
то ли за неимением плети.
Только если потом, перестав материться,
заиграет в диковинно-дикой тональности,
из окон не выше третьего
повысунутся бородатые лица
еврейской национальности.
Кто живёт на шестом этаже?
Что за будничный запах незримых сражений,
что за порох в горсти?
Я однажды стояла
на пороге той комнаты, но не решалась войти.
Мозг грозился взорваться, взметнув конфетти.
Там в прихожей, где пыль голубыми слоями,
есть молекулы мыслей – не ясней отражений
снежинок в сюжетах цветных витражей.
Кто живёт на шестом этаже?
Всё напрасно, и, может, витражи не оттуда.
До поры, когда некая сила – заноет,
замерцает по стеклам, прожилками трещин
в витражи превращая. И пеной захлещет,
грот смиренный качая венозной волною
балаганного скрежета, подводного гуда,
и польётся, польётся сквозь узкие щели!
И в слепом подозренье неблагодарном
ребёнок проснётся и вскрикнет:
– Мама!
Этот звук – он страшнее злого Кащея.
Вдруг уже полетели с ответным ударом?
– Не пугайся, так плачет раненый мамонт.
И не кушай на ужин так много драже!
Кто живёт на шестом этаже?
|
