1

Движение по реке, с леерным тросом в руке.
Заводь и ивы вокруг – некий пикет
памяти всех ундин этих шепотных и камышовых
мест, перебравшихся в тину прямо с дешевых
матрацев здешних гостиниц, с перин усадеб;
сказывали, что никто не дожил до свадеб.
Местный фольклор здесь не героичен, а
женственен, то есть -  не эпос, да и вода черна.
И город, как многие, что вдоль рек, живет
тем, что блажит на закате, крестится на восход.

2

Вода, рассекаема носом катера, схожа
с седыми усами; в заклепках кожа
бортов напоминала зараз ветрянку и оспу,
и дизель настырным богом, гефестом, без просыпу
ковал свои мили, сбивая масштаб версты;
мосты надвигались, как шляпы, либо разверстые
зубные протезы; и берега одесную
крутили хронику про сторонку лесную,
ошуюю же нефтяною тафтою плавал
у берега город, нечто из камня и сплавов.

3

Как некоторые из моего реестра, он
скорее радовал глаз, нежели нудил вон
выскочить, сплюнув прощально в воду ли, на перрон;
заштат, колониальность моды, враки ворон,
байковая интонация речи, музейная пыль
на контрфорсах церквей, совместимость толпы
с местной элитой; череда молитв и пьянок
(куафер, поди, по-старинке ставит пиавок),
вся эта мелкая розница жизни под
небом северной кисти, это – лучший уход,

4

классный свал из бедлама другой
местности, где силуэт человека пургой
других силуэтов затерт; и слова,
сказанные шепотом и на ушко, после молва
выворачивает и треплет, как муниципальный флажок –
ветер, ссылаясь на речи твои, дружок,
как на первоисточник. И, тихо причалив, я
схожу на пристань: с пробитым ребром скамья
и кошка, что тырит рыбу у доброй реки…
Плещет ундина, покачиваются огоньки.