Одни панегирики старой крикливой сове
за то, что влезала к пиону и дубу в расцвет,
анкеты совала под нос, отдышаться не дав,
напрашиваясь на «отстаньте», «я болен» и «гав!».

– Кузьмин! – перед самым инсультом орала. – Кузьмин!
Достала небось и сказителя древних былин,
но я это помню, а люди забыли небось,
коль лавры ей вешают Друниной или Берггольц.

Командовать можно любить до артрита рожна.
Чего она не дождалась тогда от Кузьмина?
Хотела, чтоб видный профессор искал ей корсет
на полках кладовок казённой читальни при всех?

А льстит ей в посмертных статьях инвалидский табун.
Конечно, она не гоняла их с шатких трибун
подать, принести, перечесть весь еврейский архив –
то я один помнить был должен, с кем тёрся Хорив.

Но траур не в том, что неясыть ушла в перегной.
Я к пенсии тихим пассажем подполз – возрастной.
Лелеять свою независимость впору тогда,
когда на руках тебя носят медвежьи стада!

Когда парапет по инерции перелетел –
и рожицы с облака корчишь своей полноте,
а та в свою очередь входит частями в старух,
которых газетные утки в муку разотрут.

Вот так, чтобы двадцатилетним, но без поводка,
доводится избранным, чья пентаграмма крепка.
Забывшая этику бабка такого взъярит –
бластома не даст к унитазу пролезть в габарит.

Читаю посмертный контент от адептов Трепла –
какие ж такие реформы сова создала,
чтоб ей круглый год возлагали сирень да жасмин?

– Кузьмин! – до сих пор в том дворе граммофонит. – Кузьмин!..