Не стращали меня Колымой и расстрелом,
Я не вытек из вспоротых вен,
И приятель, поэт, упрекнул, между делом,
В том, что я, мол, боюсь перемен.

Я кивал ему в тон, соглашался для вида,
Так уж принято в нашей среде,
И кололо под сердцем не то чтоб обида,
Но сомненье в его правоте.

Век юродив и юн, он сегодня на марше.
Всё – не так, те – не те, тот – не тот…
Но не в счёт антураж. Если мы стали старше
И глупей – это тоже не в счёт.

Но бесправен народ, чем тебе не в двадцатом!
На чеку не нужда, так напасть.
Льётся кровь, журавлями взмывают солдаты,
И жиреет чванливая власть.

Если горя вокруг – разливанное море,
Запустение в душах и тлен,
С обезумевшим веком, я каюсь, не спорю,
Я не вижу ни в чём перемен.

Вот и бить, как и прежде, сподручнее в спину.
Как вовеки, бесчестному – плюс.
Этой жизни давно отломав половину,
Я уже ничего не боюсь.

Нас всё так же морочат глумливою сказкой,
За семь бед сочиняя ответ,
И всё так же верхами поэт не обласкан.
Это – к счастью, пока он поэт.

Мой приятель – поэт без лубочного глянца.
У него что ни слово – кремень.
Я готов подыграть, я согласен бояться,
Но не вижу я их, перемен.