1.

Чем соткан мельче день, тем вечер злей и строже,
    скупее сна глоток.
Последний солнца луч гас, будто вбитый в ножны,
    сверкающий клинок.  

Серел домов каскад. Угрюмо и обычно
    балкон держал атлант,
а я свою хандру маскировал привычно,
    как старый дуэлянт.

Добро меняло знак. Зло так же поступало
    в круговороте сил.
Я к этому был глух: «инь-янь» вертел устало
    и отдыха просил.

2.

Вот к «яню» подключив бельмастый телевизор –
    квартир квадратный глаз,
«инь» презирал ОВиР, не зная – телевизы
    выписывает власть.

Тёк вечер в кинескоп и плоская эпоха
    переполняла дом:
всё было хорошо у нас и очень плохо
    у этих, за бугром.

То кризис, то скандал, то мафии проделки…
    Экран мигнул и вот –
миллиардера сын погиб при перестрелке.
    Ему шёл пятый год.

3.

Обыгрывал сюжет вальяжный комментатор,
    их строй клеймил как ад,
а кто-то выводил в графе его зарплату
    и возводил в квадрат.

Но я смотрел в лицо убитого ребёнка,
    не думая о том,
что был его отец в пропагандистских гонках
    эксплуататором!

Зрачков дно обожгло, и скука стала болью,
    и я вдруг стал не я:
срасталась века суть хрящами, кожей, кровью,
    с Землёй. Через меня.

4.

Как малая деталь загадочной машины
    я полон тока был.
Соединял в одно контакты и пластины,
    вибрировал, искрил.

Потом я закричал. В окно ударил ветер
    и выдавил стекло.
Крик развернуло внутрь и чем-то очень светлым
    меня обволокло.

Вихрь в доме бушевал светящейся спиралью,
    круша домашний скарб.
Лишь я недвижим был. Так ствол наполнен сталью,
    предчувствующей залп.

5.

Стотонно и медленно время
за ветром по кругу пошло
и в пламени странною тенью
свой бег убыстряло оно.

Коснулось упругим порывом
моих чуть прищуренных глаз.
Мозг в сердце внезапно вдавило
всей мощью рифмованных фраз.

Рвануло как дерево, с корнем,
и сквозь перегрузку в окно
швырнуло. Мир, став безопорным,
кружился, как веретено.

6.

Какая трудная судьба: быть центром мира,
когда вокруг тебя вращаются дома…
Да что – дома!.. Вот, покачнувшись чуть, сменила
наклон своей огромной плоскости страна.

За кругом – новый круг… И в этой карусели
во что вцепиться можно было, что схватить,
чтоб, не нарушив равновесия качели,
хоть на мгновенье мыслей бег остановить?

Сосредоточиться. Найти ориентиры.
Пространство ощутить израненностью рук
и, относительность познав крутящей силы,
своё движенье осознать… И скрыть испуг.

7.

Сопротивляться я движенью перестал –
    гораздо легче стало.
К многоэтажек скалам
    и к рифам цоколей шквал тело прижимал.

Нёс то, что было мной, сквозь боль пустых квартир,
    закатом обожжённых,
где в безднах дыр оконных
    отлавливалась пыль сетями паутин.

Клубились атомы невидимых людей
    на улицах неслышно
и пузырились крыши,
    факт подтвердив самосожженья фонарей.

8.

А ветер в даль тащил меня легко, как тень:
    я антисветом городов
    был полон. В тишине лугов
печально тлели головешки деревень.

Своею жизнью жил и прорастал сквозь мох
    в их догорающих кострах,
    засеянный на пустырях
безумным пахарем в ночи чертополох.

Золою в воздухе кружился чернозём…
    Безжизненность его частиц
    касалась нервов, мыслей, лиц,
коробя их, как фотографии – огнём.

Они сгорали. Чуть мерцали угли звёзд
    и я, летучий человек,
    смотрел на русла мёртвых рек,
где химикатами был полон каждый плёс.

9.

Не мог я свободно отдаться стихии –
    не верил в полёт.
Наверное знал, чем закончат стихи, я:
    меня расшибёт.

И не удивился, когда в полумраке,
    прям и полосат,
копьём, обнажённым в преддверии драки,
    вдруг встал погранзнак.

Быль кровью и болью я весь окантован,
    но запоминал,
как бился в него, как он падал и снова
   упрямо вставал.

10.

Со страшною силою, утихший было, ветер
меня приподнял чуть, швыряя за рубеж.
Во тьме сгустившейся был этот ветер светел.
Настала полночь – время страха и надежд.

Надежда?! Боже мой! Нужна ль ты будешь ныне?
Смотри, себя по континенту распластав,
внизу ворочает барханами пустыня –
лаборатория хичкоковских забав.

Песчинки падали, друг другу безразличны.
Их шорох в гул перерастал, а после -  в стон,
и в самом сердце дюн, до ужаса привычно,
свой яд в себя вгонял горящий скорпион.

11.

Но как хотелось мне с упрямством погранзнака
остановить полёт, и бурю переждать:
как ни крути, нет ничего прекрасней страха
для не умеющих ни падать, ни летать.

Я в раж вошёл. Затем – в вираж, спускаясь ниже:
купины куст… удар… и пыли облака…
Меня остановила – боже! что я вижу!!! –
живая, из песка торчащая, рука.

12.

Я так развернулся, что хрустнули кости,
    и с ветром опять
под куполом неба полночного нёсся –
    учился летать.

Нет, не учился!.. Учил. Потому что,
    держась за меня,
кромсала Вселенную та, что из грунта
    в ночь выдернул я.

Стонала… Дрожала… Назвалась Марией
    и – глупый вопрос:
«Скажите, пожалуйста, как ваше имя?»
    Я буркнул: «Христос…»

13.

Я двоился от груза, от страха, от боли.
    За себя. За неё.
Мне на грудь наложили бинты ли неволи?
    Долга ли мумиё?

Я двоился… А, может быть, я размножался
    на ответ и вопрос?
Миллионом людей от него почковался.
    Миллиардами звёзд.

Как повязку от раны, я взгляд от планеты,
    от себя оторвал.
Осмотрелся и понял: в светящемся ветре
    не один я летал.

Правда слева и справа немного смущала
    одинаковость лиц.
Мы с Марией на брызги дробились устало
    в стае стонущих птиц.

14.

На нас глядели почему-то очень косо
те, что по ветру распластали лица:
мы всё пытались задавать свои вопросы,
они же призывали нас молиться.

- Нас выдует? – Пускай… Мы разве ветру судьи?!
- Зачем народ… – Не трогайте народа!
- Где мы?.. – Не всё ль равно?! Дышите полной грудью!
- Так буря же… – Но сколько кислорода!..

Как много их! Похоже-мудрых, словно Змеи.
Но, поменяйся камень с атмосферой,
им было б всё равно. Они гордились ею:
на символе своём распятой, верой.

15.

С другой же стороны совсем иные звуки
    и лозунгов слова:
их изрекал герой, а рядом с ним преступник
    качал свои права.

Гудели в унисон, не слушая друг друга,
    но всё же об одном:
каким бы ни был шторм, но в замкнутости круга
    на штиль он обречён.

Кричали, что малы порывы урагана,
    и я восторгом жил,
не замечая, что всё яростней ставала
    сверхцентробежность сил.

16.

«Живой ажурности симметрий
    нарушь закон
и будет разум ветром смерти
    с Земли снесён.

Односторонне мира дали
    укороти
и будут скручены в спирали
    твои шаги.

Зеркальны существа живые,
    как пара глаз…» –  
так говорила мне Мария,
    спасая нас.

17.

«Асимметричны мы сердец влевосмещеньем!» –
    в ответ я ей кричал,
а смерч гасил поток лучей своим вращеньем,
    слова в себя вбирал.

Что ж, я не против был. Но мудрая Мария
    предвидела конец:
рванулась было вверх, но смерч сквозь вихри злые
    нас пропускал, подлец.

Меня в объятьях сжав, Мария вырывала
    и плоть мою, и мозг,
из бешенства стихий… Тащила, поднимала
    в расположенье звёзд.

Разорванность небес междупланетным газом
    наполнена была.
Болталась в облаках варёным рыбьим глазом
    холодная Луна.

И, бликом подчеркнув конечность континента,
    её негибкий взор
нам помощь предлагал. Вот так на пациента
    глядит гипнотизёр.

А рядом, встав ребром по отношенью к ветру –
    что им циклонов зло! –
сигналили нам про комфорт инопланетный
    тарелки НЛО.

Предметы наших тел раскачивались вяло,
    как будто в полтергейст…
Я слюни распустил… Мария же устала
    нести свой тяжкий крест.

18.

И вот, когда до сумасшествия остался
    последний мелкий шаг,
один из нас, не помню кто, но вниз сорвался.
    Туда, в свистящий мрак.

За ним второй. Крича… Натянутым канатом
    он руки перевил
с руками первого. Но в небе суковатом
    надежды нет. Нет сил.  

Хватая пальцами ничто и ртами – воздух,
    что стал зернист и груб,
мы вдруг переплелись в какой-то странной грозди
    двух тел, двух лиц, двух губ.

Не свыше – изнутри я слышал в рёве смерча:
    «Подумай, дорогой!
не в силе, может быть, суть жизни человечьей,
    а в слабости людской?»

Как опытный пловец, в водоворот попавший,
    себя расслабил я.
Уже виднелось дно. Играли трубы марши
    иного бытия.

Но лишь когда землёй, лицом её коснувшись,
    мы кожу обожгли,
лиловая воронка выбросила души
    двух жителей Земли.

19.

Ну, что ж… Мы остались собой…
Вот, в странные ценности веря,
чуть наискось режут прибой,
им выброшенные на берег.

Лежат. К голове – голова.
С пространством набитыми, ртами.
Усталые, как острова,
нагруженные городами.

Усталые, как океан…
Бог мой, как приятна усталость!..
Давай помолчим, капитан:
флаг цел и в порядке наш парус.

Закреплен штурвал. Сквозь ветра
пройдём, помня то непременно,
что только маршруты добра
заложены в лоции генов.

20.

Отдохнуть мы не успели
потому, что над землёй
тыщи волн одной взлетели,
чуть мерцающей, волной.

Подхватили нас на гребень,
вглубь ночных небес влекли,
и, растерянные, следом
мчались, мчались корабли.

А прекрасная стихия
брала берег в оборот…
Брызги, я, волна, Мария –
за-ме-чательный полёт!!!

21.

Внезапно мы в глаза друг другу посмотрели,
но, на немой, никто не отвечал вопрос:
«Кто запустил небес вселенские качели,
бросая нас от дна морей до центра звёзд?»

Стал воздух тих: в скользящем шорохе молекул
волна осела вдруг, оставив облака
плыть где-то в памяти моей туманом, эхом,
в тенетах вечности запутанных слегка.

Стал воздух голубым и выпуклыми дали,
но непонятно было: во вчерашний мир
нам внеземные силы не давали
или порвали мы с приземленностью сил?

22.

Рос палевый восход сквозь пласт ультрамарина
и вот, собрав рассеянность лучей в комок,
протуберанцем бросило себя светило
на неизведанность тропинок и дорог.

Мир плавился и тёк огнём полупрозрачным,
заметным только нам, держащим небеса.
Нас пламенем несло. Рассветом гнуло мачты.
К потоку света приводились паруса.

23.

- Ну, что, подруга? Ты немного испугалась
    всей этой кутерьмы?
- Ах, как жалела я о том, что не осталась
    среди пустынной тьмы!

- Меня ругала ты?  - Ещё и как ругала:
    слов не могла найти.
- Кто женщину поймёт? Меня ты целовала…
    - Да, чтоб тебя спасти.

- Ну, а себя?  - Ты знаешь, если честно, тоже…
    Себя… Тебя… Других…
- Они спаслись?!  - Конечно. Мыслями и кожей
    я ощущаю их.

- Запомни это всё… Нет, напиши-ка повесть
    о  ветре высоты,
где для любых эпох и ум, и честь, и совесть,
    не Мы, а Я и Ты.

- Смогу ли описать?  - Попробуй. Из колодца
    да не уйдёт вода.
- Что это нам навстречу яростно несётся!?
    - Где?.. Новая звезда…