Пролог

Жертва Революции...
Каждое слово у товарища Серого — в сердце.
Котя Савицкий и «жертву», и «Революцию» с опаскою произносит: сила взрывная в них затаилась... ох, рванет... а еще — детонация...
Товарищ Серый слов наговорил — на всю их ячейку хватит. Всех разнесет.
Вот и опасается Котя... Прикидывает, молча, готов ли он — всего себя... в жертву? Прикидывает — и понимает, что — да, всего себя — в жертву... и — немедленно.

Машенька

Машенька, соседка, за Котею...
Господин Савицкий для Машеньки — авторитет в крайней степени: и наукам обучен... и выглядит — соответственно.
Машенька за Котею и сорочки перестирает, и кастрюлю ополоснет...
Щи-то прокисли... так Машенька и новых сварит, и улыбнется  еще...
Славный бы товарищ из нее... да нельзя — уж больно к кастрюлям да сорочкам привязана. Какие уж тут жертвы? Разве что — гастрономические.

Физиономия

Товарищ  Серый, — к нему и не подступиться, — до того революционным пламенем обожжен. А тут — сам, лично...
— Физиономия у вас, товарищ, — самая  подходящая. И рост с фигурою.
В общем, постановили они — через мадемуазель Липину выйти на папашу ее, жандармского полковника...
Липина эта — красоты посредственной и подобного же ума... о папаше своем только и рассказывала. Папаша — то, папаша — се...
Вроде как явилась на собрание студенческое, посвященное творчеству поэта Некрасова, а все о папаше да о папаше...
Полковник жандармерии, доверенное лицо...
Товарищ Серый и предложил — увлечь мадемуазель Липину, заразить ее — «недугом любовным»... ну, и к папаше ее на расстояние выстрела револьверного подобраться. Отсюда и — физиономия.

Духи

Духи, значит...
Духи товарищу Савицкому предоставили — «Роза чайная». Аромат из Парижа, от самого Дюбуа. Правда, женские, но — Париж...
Черт его разберет, — роза и роза...
Впрочем, Анна Леопольдовна — натура тонкая. Ее-то и проймет товарищ Савицкий... ароматами да обхождением.
Всею ячейкою речи готовили...
— Ах, Анна Леопольдовна, ах...
И еще — страницы 4 любезностей всевозможных. Он их частично вызубрил, частично...
Манжеты стирать придется: папенька осерчает, ежели обнаружит их, манжеты, исписанными выкрутасами словесно-лирического свойства.
И — духи... Парижская точка над i революционным, розою благоухающая.

Запал

Товарищи называется! прическу ему заказали — шик... да у мастера Шаевича...
А товарищ Серый все о «машинке адской» да о запале действенном...
Получается, что, — физиономия — «машинка», а запал — духи... и Шаевич с ножницами?
Шаевич как почувствовал, — подмигнул заговорщицки, на вы обратился — и на цыпочках... легко-легко...
Не волосы стриг, а запал вкручивал, «машинку» Котину снаряжая...
Отойдет, посмотрит... вспомнит, что там в проспекте рекламном прописано, — и вкручивает, вкручивает...

Женщины

Товарищу Серому о женщинах легко... Он и женат дважды, и любовницею обзавелся... на прошлом собрании.
А Котю Савицкого в жар бросает при одной мысли об ушке розовом...
Да что там ушко! Он как подумает — «Анна Леопольдовна», — и все, пиши пропало: все ладони в поту.
Никакие духи не помогут, никакие манеры с физиономией...
Ну, какой из него — ухажер?
Но партия, но товарищи...
Ох...

Репетиция

Может, на Машеньке испытать?..
Машенька, правда, из простых — ни Парижа, ни грации, но — физиономия...
Животное начало, физиономия и без запала парижского сердце Анечки... разнесет на куски кровавые...
Надо же — Анечка...
На вкус его попробовал... языком прищелкнул: не имя, а — рафинад.
Облизнулся аж...
— Анечка...
И глазами, глазами, как Серый учил...
А Машенька — раз, и пощечину ему залепила...
Подвела физиономия, подвела...
Или к Машеньке без запала и не суйся? Тоже мне, краля...
Сплюнуть хотел — не сплюнул: Анечка не оценит...

Ресторация

Кабинет заказали... Деньги хотя и партийные, а счет любят. Одного шампанского...
На салфетке прикинул наскоро, во сколько им жандармский полковник обходится... Ужас.
Да плюс духи... Они-то и выветрились вроде, а Париж — он Париж и есть: пахнут, сволочи.
Ах, неловко: не товарищ Савицкий, а лавка цветочная...
И Анечка все не идет...
Как бы не подвела «роза» парижская...
— Анна Леопольдовна...
Интонации не те! Он же не билет отвечает...
— Анна Леопольдовна...
Получше... вроде бы. Может, дрожи в голос добавить?
— Анна Леопольдовна...
Язык еле ворочается... Надо бы его смочить... Шампанское — в самый раз.
— Анна Леопольдовна, Анна Леопольдовна...
Черт и черт! Бомбисту, ниспровергателю основ государственных — и комплиманами рассыпаться? Ладно бы — красоты писаной, ума редкого...
Учил его Серый, что физиономия его — та же бомба. Учил...
Шампанского...
— Анна...
Шампанского...
— Анна...
А вот и она...
Шампанского...
— Я люблю вас...

Эпилог

Уже без памяти — целовал он тонкие руки...
И жаркое, жаркое...
И снова — руки... пальцы... каждый в отдельности...
И — жаркое...
И лопотал нечто... постыдное, нежное, глупое... и такое необходимое, такое верное...
И целовал, целовал...
И она — оттаяла, и увидел он ее... и потерялся окончательно, только — Анечка, милая...
А после — в номерах — призналась ему Анечка, что папаша ее — городовой, что выдумала она полковника жандармского, дабы впечатление произвести, что сердце ее, сердце ее...
И заплакал он — тоненько... и прижался щекою к ее горячему, нежному телу, слушая, как колотится ее разлетевшееся от любви сердце.