Штабс-капитан Лашевский проигрался в нули, вчистую.
Хмель в голове, он выходит в ночную, пустую
улицу, ветер бьет по щекам наотмашь.
Медленно, с ровной спиной: некуда торопиться.
Может быть, пулю в лоб, а может, опять напиться.
И с укоризной сверху взирают окна.

Не узнавая, по улице, словно чаще,
были ж и мы когда-то, а нынче совсем пропащий,
конченый человек, ну и что – медали.
Ангел-хранитель запил и работу бросил.
С календарей, истончаясь, слетает осень.
Год девятьсот семнадцатый опадает.

Вениамин Александрович ждет ареста,
ждет, что машина остановится у подъезда,
во вторник забрали соседа; ни к черту нервы.
Через четыре дня, наплевав на возраст и сердце –
в военкомат. Добровольцем. Куда же деться –
ведь на дворе, естественно, сорок первый.

…Этот, продетый в дату «две тысячи восемь»
тоже с дороги жизнью отброшен в осень,
даже не думает, жаря яйцо на завтрак,
что же случится завтра.

…Штабс-капитан Лашевский – на Перекопе,
Вениамин Александрович – до Варшавы,
кто ж его знает, где тетя с косой застопит
и объяснит: до неба, а там – направо.

Он и не знает, и здесь, сквозь ненастье сырое,
просто стоит солдатиком оловянным.

Небо сулит запомнить своих героев
мемориалом огромным и безымянным.